Однако никто пе жаловался — они выжидали, чтобы канцлер выполнил обещание, данное 20 февраля. Это было единственное обещание, которое Гитлер сдержал. 2 мая штурмовики ворвались в помещения профсоюзов по всей стране, захватили их кассы, а руководителей отправили в концентрационные лагеря.
Гитлер запретил коллективные договоры, а затем и социал-демократическую партию (как, впрочем, и все партии, кроме его собственной). Глава национал-социалистского Германского трудового фронта Роберт Лей объявил, что новое правительство намерено «восстановить абсолютное главенство естественного руководителя завода, то есть владельца... Только владелец имеет право решать. Многие предприниматели в течение многих лет вынуждены были тщетно мечтать о «хозяине в доме». Теперь они вновь станут «хозяевами в своем доме».
Густав тем временем превратился в главного сборщика средств на нужды нацистов — он уговаривал других рурских баронов делать взносы, настойчиво повторяя: «Кто помогает быстро — помогает вдвойне!» Через восемь дней после того, как отряды коричневорубашечников разгромили немецкие профсоюзы, Крупп изобрел систему, с помощью которой «промышленность могла отчуждать средства в партийный фонд». Так возник Фонд Гитлера. Крупп писал Шахту, что это «знак благодарности вождю нации». На деле же назначение этого фонда, как явствовало из директивы Рудольфа Гесса, было двояким. Во-первых, он предназначался для поддержки «СА, СС, штабов, «гитлерюгенд», политических организаций...» А во-вторых, благодаря ему дельцы ограждались от назойливости коричневорубашечников. Если штурмовики ворвутся в контору кого-либо из дарителей, писал Гесс, «дарители должны предъявить им удостоверение с моей подписью и партийной печатью». Другими словами, гитлеровский фонд был деньгами, которыми откупаются от бандитов.
Год за годом, пока он не уступил места своему старшему сыну, Густав добровольно возглавлял это орудие систематического шантажа. Фонд Гитлера стал для нацистов крупнейшим частным источником доходов. Крупп вложил в него свыше шести миллионов рейхсмарок плюс еще шесть миллионов на другие нужды национал-социализма, и чем больше он давал, тем лучше себя чувствовал. Пролив особенно щедрый золотой дождь (100 тысяч рейхсмарок), он писал:
Мой фюрер!
Касательно моего письма от 1 ноября прошлого года: я выражаю полную готовность и далее возглавлять правление Фонда Адольфа Гитлера немецкой промышленности на четвертом году его существования в соответствии с желанием, выраженным в Вашем письме от 31 декабря прошлого года.
Прошу Вашего разрешения, мой фюрер, воспользоваться этим случаем, дабы выразить Вам мои искренние пожелания, чтобы в наступившем 1936 году по-прежнему продолжалась подготовка к претворению в жизнь Ваших далеко идущих планов, а также уверенность, что этот четвертый год воплощения первой части Вашей программы приблизит ее к осуществлению намного больше, чем можно было надеяться и рассчитывать три года назад. То, что в течение этого времени я мог послужить Вам моими скромными силами, остается для меня источником глубочайшего удовлетворения.
Переписка Круппа с Гитлером — интересное свидетельство распада человеческой личности. В начале 1933 года Густав был ответственным членом правящей верхушки Германии. За пять лет он превратился в холопа. В апреле он приказал своим служащим вступить в нацистскую партию. В августе нацистское приветствие становится на его заводах обязательным, и рабочие, не вздернувшие руку, увольняются.
Порядок в стране сменился «новым порядком». Густав принял «новый порядок» всем сердцем и всей душой — он отказывался выслушивать хотя бы слово в его порицание. В течение многих лет он был членом неофициальной группы, называвшейся «Рурдаде» и включавшей все сливки баронов фабричных труб. Как-то вечером Карл Бош из «ИГ Фарбениндустри» заговорил о коррупции нового правительства. Крупп встал, обвинил Боша в оскорблении фюрера, объявил, что ноги его больше не будет на заседаниях «Рурладе» и вышел из комнаты. В Эссене огромные портреты фюрера были повешены на вилле Хюгель, в отеле Эссенерхоф и во всех кабинетах Главного управления. Даже в дни расцвета Альфреда Круппа Эссен и то пользовался большей свободой слова. Главное управление было связано прямым телефоном со штаб-квартирой гестапо, находившейся на Кортештрассе, и все известные социал-демократы, все служащие и рабочие, позволившие себе какую-нибудь насмешку над новым режимом, немедленно отправлялись туда.