Оружие Круппа. История династии пушечных королей

Дружественные беседы в Гранд-отеле происходили Нее реже. На заседаниях суда царили раздражение и грубость. Адвокаты оскорбляли свидетелей и даже членов трибунала.

С особой яростью набросились немцы на последнего свидетеля, выставленного генералом Тэйлором. Это был Карл Отто Заур; его появление из небытия 8 июня как громом поразило 33 немецких адвокатов, расположившихся впереди Альфрида наподобие черного щита. Против Заура они были бессильны. Он слишком близко стоял к фюреру, слишком много знал и под присягой показал, что именно благодаря личным связям с Гитлером Крупп обеспечил себе возможность использовать заключенных в Освенциме евреев для работы на Бертаверк. Хотя этот факт выглядел не столь чудовищно, как альфридовские концлагеря для девушек и детей, но это было самое неопровержимое обвинение против главы династии Круппов из всех выдвинутых до сих пор на суде. В один миг были полностью отметены прочь все хитроумные объяснения причин применения Круппом принудительного труда.

Еще одна из задач защиты состояла в том, чтобы всячески затягивать процесс. Чем больше осложнялась международная обстановка, тем непримиримее держались защитники. То и дело немецким адвокатам предлагали воздерживаться от вмешательства во время допросов свидетелей, но они вызывающе прерывали председателя и доканчивали свои речи. Применялись и другие способы тянуть время. Защита занималась бесконечными перечислениями данных по выпуску продукции концерна.

Кранцбюлер задался очевидной целью убедить трибунал в том, что мнение о Круппе как «пушечном короле» — легенда. Он настаивал на том, что это бессмыслица, что пушки для вермахта производил Школа и что эссекская фирма «Фридрих Крупп» ни прежде, ни теперь не была «оружейным арсеналом». Это выдумка кайзера, а всем известно, какой он был болтун. Защита даже представила одного свидетеля, который утверждал, что за 50 лет работы на Гусштальфабрик «ни разу в глаза не видал оружия». Конечно, какое-то количество оружия выпускалось, говорили другие свидетели, и тут начиналось, по выражению измученных обвинителей, «жонглирование цифрами». Оценить их правильность было невозможно, свидетели противоречили друг пруту, и их показания не имели ничего общего с выдвинутыми против Альфрида обвинениями. Тем не менее их час за часом выслушивали, и, когда американец протестовал, немец обиженным тоном заявлял, что он «слышит грубый окрик завоевателя».

Безусловно, обвинению не следовало втягивать себя в эту перебранку, но искушение было слишком велико, разожженные войной страсти слишком горячи, издевки немецких адвокатов слишком занозисты. Когда 5 апреля трибунал единодушно отверг первый и четвертый пункты обвинения (участие в агрессии и тайный сговор), Рэгланду, который все еще вызывал своих свидетелей, не разрешили даже резюмировать свое обвинение.

Разочарованные тем, что Крупп отказался давать показания, американские юристы с унынием взирали на материал, который они подготовили для его перекрестного допроса. Они намеревались допрашивать его, передавая друг другу эстафету, по очереди разбираясь сначала в том, как поездом из Эссена были отправлены в Бухенвальд 500 евреек, потом в создании освенцимского завода, потом в тренировке эсэсовцами крупповских надсмотрщиц и, наконец, в сооружении предприятия Бертаверк. Теперь эти вопросы навсегда оставались без ответа. В досаде они обвиняли Круппа в «заговоре молчания», хотя и знали, что он имеет право молчать без ущерба для своего дела.

(Впоследствии Кранцбюлер сознался, что защита искала предлог для того, чтобы Крупп не выступал и ни в коем случае не был подвергнут перекрестному допросу, так как, по их мнению, записанные в протокол ответы Круппа потом до конца его жизни могли быть использованы против него.)

30 июня 1948 года Альфрид Крупп выступил со своим последним словом. Будучи Круппом, он не собирался просить пощады и малодушничать. Он заявил трибуналу, что говорит от имени тех, кто обвиняется по его делу, кто поступил на службу фирме, будучи уверен в незыблемости ее отличной репутации. Теперь они стали жертвами предвзятого мнения. Хотя фирма всего лишь делала бизнес, ее имя было использовано как символ германской агрессии. Никогда на вилле Хюгель, ребенком или взрослым, он не слышал, чтобы кто-нибудь говорил одобрительное войне, и напомнил судьям, что в «эмблеме династии изображена не пушка, а три сцепленных колеса — символ мирной торговли».