Османец

Вильям сначала хотел что-то возразить, но потом передумал. Джем сделал свой выбор. Наверное, это единственно возможный для него выход. Но для Вильяма Хоквуда...

Джем нахмурился и приказал:

— Ты будешь стрелять их моих орудий, юный Хоук. Выброси из головы любую мысль о том, что мне можно перечить. Ты будешь стрелять из моих орудий, или тебе придётся увидеть, как умирают твои жена и дети. Думай об этом всё время.

Над Золотым Рогом и Босфором плыли заунывные звуки.

Энтони Хоквуд вспомнил, как шестнадцатилетним мальчишкой, приехав в Константинополь с отцом, мечтавшим о военной славе, он услышал звон колоколов Святой Софии. Генуэзский карак медленно рассекал течение, несущее воды Чёрного моря в Мраморное под аккомпанемент колокольного звона, оповещавшего весь мир, что войско христиан, возглавляемое Яношем Хуньяди, уничтожено.

Эти колокола уже давно молчали. Собор Святой Софии по приказанию султана превратили в мечеть.

У мусульман не было колоколов. В этот день воздух наполнился звуками цимбал и тамбуринов, которые оплакивали султана вот уже целый месяц. Без сомнения, экипаж любого судна, подходившего к городу с Мраморного моря, сразу понимал, что случилось несчастье.

Султан был мёртв. Никто в Константинополе и никто во всех владениях, подвластных османцам, не мог осознать весь ужас случившегося.

Без сомнения, в Риме его святейшество Папа Сикст IV отслужит Те Deum и отпразднует смерть дьявола.

Для Энтони Хоквуда это было труднее, чем для кого-либо. Иногда он думал, что жизнь его по-настоящему началась только тогда, когда он тридцать лет назад увидел лёгкую юношескую фигуру Мехмеда II. Мехмед стал его судьбой. Султан настоял на его обрезании, дал ему обеих жён, назначил командующим армией.

Вместе они завоёвывали мир. Захват Константинополя был только первым шагом. С Хоук-пашой, командующим артиллерией, Мехмед вступил тогда на путь, шагая по которому он получил прозвище Завоеватель. Только Белград, который мужественно отстоял стареющий Хуньяди и остров Родос, героически защищённый рыцарями Святого Иоанна[50]

, сумели противостоять его армии. Вся Сербия, за исключением Белого города, оказалась под османским игом, Морея[51] была опустошена, побережье Чёрного моря и Трапезундская империя[52] были захвачены, Босния и Герцеговина пали.

Ценой этих постоянных агрессии стала вражда с Венецией, нейтралитет которой был так необходим в походе на Константинополь. Венецианцев беспокоило расширение власти османцев, они были рассержены турецким вмешательством в их прибыльную левантийскую торговлю.

Венецианцы всегда доводят дело до конца. Разбить турок раз и навсегда стало для них делом чести. Получив поддержку Папы Римского, они стали собирать крестовый поход против антихриста Кровопийцы. Венецианцы направили посланников в далёкую Персию, чтобы призвать к оружию Узун Хасана, правителя племени аккоюнлу. Он был шиитом и ненавидел ортодоксальных суннитов, а турки как раз были последователями этого направления в исламе.

Мехмед разбил их всех. Так называемый крестовый поход был рассеян, венецианцев, атакованных турецким флотом в их собственной лагуне, заставили платить дань; два года назад великая армия Хасана была разбита в сражении при Отлук-Вели, в верхнем течении Евфрата. Мехмеду подчинялись все территории от Италии до Тавра, он становился хозяином всего, на что падал его взгляд. И, конечно, его ждали ещё годы завоеваний, потому что он был не стар. Всего лишь месяц назад он послал курьеров оповестить янычар, анатолийцев, сипахов, башибузуков о начале нового похода на персов-шиитов, чтобы покончить с еретиками навсегда.

Через два дня после этого султан умер.

Энтони Хоквуд был допущен к умирающему султану, поскольку являлся его ближайшим другом. Теперь он переправлялся через Золотой Рог из дома в Галате, чтобы увидеть нового султана — Баязида. Как и его отец, Баязид был вторым султаном, носившим это имя. Предыдущего Баязида прозвали Громовержцем, он считался величайшим воином в мире, пока его не разбил Хромой Тимур.

Те, кто поднялся под величием династии Османов, как, например, Энтони Хоквуд, страстно надеялись, что этот молодой человек тридцати четырёх лет будет в большей степени достоин славы своего отца, чем тёзки[53]. Мехмед себя никак не называл, он считал, что прозвища должны давать те, кто боится его, но показал себя величайшим воином своего времени.

Баязид мог гордиться не только завоеваниями своего отца. Мехмед был первым османским эмиром, назвавшим себя султаном. Этот титул использовался в Коране. Считалось, что человек, наделённый им, обладает верховной, духовной и светской властью. Через несколько столетий таким титулом стали называть себя и политические лидеры, как бы утверждая, что власть наделённого этим титулом одобрена Богом. Первым султаном был Махмуд Газневи[54].