Осмысление моды. Обзор ключевых теорий

Только глядя на историю моды сквозь призму бахтинского гротеска, мы можем в полной мере оценить, насколько резко перечисленные модельеры обозначили проблему размежевания телесных границ и поставили под сомнение единство субъекта, заставив обратить внимание на тела, не вписывающиеся в рамки нормы, и особенно на тела, пребывающие в состоянии беременности и в процессе родов. Годли, Бауэри и Кавакубо реапроприировали ассоциации между гротеском, женской природой и материнством, чтобы создать произведения, которые бросили вызов завершенной и самодостаточной характеристике нормы, которой руководствовалась мода на протяжении почти всего XX века. Эту модель, в целом соответствующую бахтинскому определению классического тела, можно расценивать как проявление латентной гинофобии в господствующем западном мировоззрении и изобразительной традиции.

Согласно концепции Бахтина, гротескное тело – это тело, постоянно находящееся в процессе становления. В свою очередь, тело, признаваемое модой XX века, соответствует тому, что Бахтин называет «новым телесным каноном» официальной культуры:

Тело этих канонов прежде всего – строго завершенное, совершенно готовое тело. Оно, далее, одиноко, одно, отграничено от других тел, закрыто. Поэтому устраняются все признаки его неготовости, роста и размножения: убираются все его выступы и отростки, сглаживаются все выпуклости (имеющие значение новых побегов, почкования), закрываются все отверстия. Вечная неготовость тела как бы утаивается, скрывается: зачатие, беременность, роды, агония обычно не показываются. Возраст предпочитается максимально удаленный от материнского чрева и от могилы <…> Акцент лежит на завершенной самодовлеющей индивидуальности данного тела75

.

Таким образом, заключает Бахтин, «вполне понятно, что с точки зрения этих [классических. – добавлено Ф. Г.] канонов тело гротескного реализма представляется чем-то уродливым, безобразным, бесформенным. В рамки „эстетики прекрасного“, сложившейся в новое время, это тело не укладывается» (Bakhtin 1984: 9)

76.

Таким образом, описание гротескного тела у Бахтина перекликается с тем, что Кристева пишет о субъекте, и обе эти концепции могут быть спроецированы на тело беременной женщины. Материнство действительно представляет собой один из вариантов модели «субъекта-в-процессе» – субъекта, чьи границы не закрыты (поскольку внутри них и в самом деле помещается еще одно «другое» существо), а значит, в конечном итоге может быть рассмотрено как одна из репрезентаций «модели дискурса», который, так же как психоанализ и язык поэзии, «допускает и даже приветствует инаковость внутри себя». Такой дискурс допускает «пересмотр социальных границ» и принятие инаковости как внутри себя, так и в социуме (Oliver 1993: 11–12)77

.

Можно провести параллель между концепцией Кристевой, в которой беременная женщина предстает как «субъект-в-процессе», и более поздними научными трудами. Так, специалист в области антропологии науки Эмили Мартин приходит к аналогичному заключению, исследуя отношение к беременности в современной медицине. Согласно ее наблюдениям, беременность, будучи своеобразным случаем нарушения целостности телесных границ, вступает в конфликт с современной иммунологической моделью, основанной на представлениях об организме как обособленной системе без инородных включений. Беременность представляет собой иммунологическую «проблему», поскольку вынуждает организм терпеть присутствие внутри себя другого организма или, говоря иначе, совмещать в себе «иммунологическое „я“ с иммунологическим „другим“» (Martin 1998: 126). Она делает сомнительной устойчивую метафору, уподобляющую иммунный ответ военным действиям, направленным на избавление от инородных, и следовательно, враждебных по отношению к организму сущностей: «С иммунологической точки зрения плод, по-видимому, характеризуется как „новообразование“, которое женский организм должен стараться атаковать со всей возможной яростью» (Ibid.: 131). По мнению Мартин, данное предубеждение часто приводит к патологизации беременности и родов; и то, что некоторые неприятно пораженные коллекцией Кавакубо «Body Meets Dress» обозреватели использовали для описания ее дополнительных объемов слово «опухоль», служит печальным подтверждением справедливости заключений Мартин.