Основания девятнадцатого столетия

Конечно, можно привести в подтверждение интеллектуаль­ной ограниченности и полукультурности десятки имен первых лиц режима, начиная с его главаря. Но этим достигается не только видимость, но просто фиктивность решения крупней­шей проблемы XX в.: культурно–интеллектуального маразма западного мира, из недр которого, питаясь всем его духовным обретением, вырастали «цветы зла» и утонченнейшее изувер­ство. Мы уже коснулись частично этого вопроса, когда говори­ли о Томасе Манне. Но он остается нерешенным и поныне во всей своей полноте и прискорбной истине. И. Берлин показал, как развитие немецкого романтизма неизбежно вело к возник­новению фашизма. Его аргументация mutatis mutandis приме­нима к любой стране, пережившей этот феномен, и, безуслов­но, к Италии и Испании. Модернизм в самом разнообразном выражении своих тенденций прямо выводил на установки, пи­тавшие идеологии тоталитаризма. Последние, конечно, их ут­рировали, снимали с них эстетический и культурфилософский шарм, но это не освобождает нас от обязанности видеть между ними генетическую и духовную связь.[105]

Мы оскорбляемся, ко­гда в философии Ницше, а еще прежде — Шопенгауэра, видят инспирирующие влияния на пробуждение фашистских уче­ний. Цв. Тодоров, один из ведущих европейских мыслителей, попытался вернуть этот вопрос к его реальной и болезненной сущности. Защита Хайдеггера от обвинений в профашистских пристрастиях вызывает сочувствие, но не упраздняет факта, что в его «почвенничестве», в духе его онтологических форму­лировок находились мотивы, выразившиеся, пусть на короткое время, в его общественной позиции. Гениальная поэзия Г. Бенна исходила из таких сложно–своеобразных культурфилософских интуиций, что в них нашлось место «понимающему» отношению к фашистским программам оздоровить нацию. Ка­зус Э. Юнгера, К. Шмитта сегодня наиболее обсуждаемая тема, и опять–таки в русле аргументации, реабилитирующей эти вы­дающиеся сами по себе умы. В таком же отношении к фашизму в Италии находились Габриэль Д'Аннунцио или Джованни Джентиле. Немецкий поэт Стефан Георге, повторимся, счаст­ливо оказался не опорочен лично заигрыванием с фашизмом. Этому претила его поэтическая гордость и достижение такой поэтической высоты, с которой фашизм представлялся в своей ничтожности. Но идеологический аппарат «гитлеровской» Германии упорно указывал на его поэзию как одну из форм вы­ражения пробуждающегося величия «новой Германии» и вели­чия фюрерства.

Особый случай представляет культурфилософия О. Шпенг­лера. В «Закате Европы», возможно, трудно без натяжек сыс­кать основания концепций «фолькизма», «почвы и крови», входящих в состав философии нацизма. Но уже «Пруссачество и социализм» и другие мелкие работы Шпенглера дают более явные указания на такую связь. Особенно же последняя его крупная работа «Годы решений». Известно, с каким нетерпе­нием ожидал ее появления Геббельс. Но философского мани­феста нового режима из нее не вышло, и она разочаровала идеологов рейха. Личная позиция немецкого философа также не отмечена однозначностью. Его разочаровали в личностном плане лидеры Германии, включая Гитлера, но не всё в фашиз­ме. Попытки сломать лед во взаимоотношениях между Шпенг­лером и вождями национал–социализма не удались, но ему напоминали об идейном родстве. Ревностная поклонница фю­рера, сестра Ницше Е. Фёрстер–Ницше, осведомленная о сути отношений, писала Шпенглеру в 1935 г.: «Мне стало известно, что Вы заняли энергично уклончивую позицию в отношении к Третьему рейху и его фюреру, и с этим связан Ваш разрыв с „Ницше–Архивом", который находится в сердечном почита­нии к фюреру». И затем она пеняет адресату, как он не постига­ет того, «что не воплощает ли наш духовно чтимый фюрер в Третьем рейхе именно те идеалы и ценности, о которых Вы вы­сказались в „Пруссачестве и социализме"?»[106]

Связь высказываемого Шпенглером с идеями, получивши­ми господство в Германии в те годы, была очевидностью для всех, знакомившихся с его публицистикой. Для этого не нуж­но было обладать особой проницательностью. Мировоззрение Шпенглера во многих отношениях совпадало с мировоззрени­ем национал–социализма (критика марксизма и материализма, культ цезаризма и иерархической структуры общества, требо­вания возврата к прусскому духу и др.). Национал–социализм считал Шпенглера не только своим единомышленником, но отчасти и учителем, и имел поэтому основания считать, что с победой «национальной революции» Шпенглер примкнет к ней и станет одним из ее идейных вождей. Это написано не в каком–то марксистском издании тех лет, а в известном философско–публицистическом журнале русского зарубежья «Путь».[107] Справедливости ради следует отметить, что журнал подчеркнул личную непричастность Шпенглера к фашистско­му движению, в отличие от М. Хайдеггера.

Конечно, X. С. Чемберлен в еще большей степени, чем кто–либо из упомянутых интеллектуалов, и без малейших со­мнений причастен к национал–социализму и как его духов­ный предтеча, и побудитель, и лично. Об этом несколько позже.