Основания девятнадцатого столетия

Но в еще большей мере шопенгарианский дух проявился в крепнущей тяге Чемберлена к поискам первооснов жизни, к псевдофилософским спекуляциям на темы человеческой сущности и природы. Этому способствовало и вполне личное обстоятельство: расстроенная и весьма шаткая нервная систе­ма, телесные недуги — не следует забывать о его слабом зре­нии, проблемах с передвижением — и посещающие его часто иные хвори не способствовали, как прежде, систематическим лабораторным и практическим занятиям. Компенсацией им было то, что, как отметил сам Чемберлен, «мои мысли и мои за­нятия все более должны были обращаться на философское ос­мысление (Betrachtung) естественных наук».[100] Конечно, такое перегруппирование интересов, проходившее медленно, по мере развертывания прежде скрытых ментальных качеств, со­ответствовало прирожденной организации ума растущего ин­теллектуала.

Обратимся еще раз к суждениям Кайзерлинга о Чемберлене, близко общавшегося с ним именно в Вене, где последний, уже вполне обжившийся и упрочивший свое научно–литературное и культурное реноме, создал небольшой интеллекту­альный салон. Он впечатлил юного искателя своего призвания универсализмом своих знаний, не казавшихся простым набо­ром сведений, а содержащих все наиболее ценное, сведенное в целостность. Чемберлен был сторонником дилетантизма, но не в современном, редуцированном до уничижительной характе­ристики умственного человека, смысле, а в первоначальном, означавшем открытость всему духовно ценному и значаще­му — позиция классических гуманистов Италии в противопо­ложность специализированной ограниченности. Он ставил одаренность человека выше практической деловитости и спо­собности к реальной предметной продуктивности. Эта уста­новка делала Чемберлена человеком по преимуществу книжным, кабинетным. «На самом деле его восхищало только написанное; по существу он был человеком образованности (Bildungsmensch) и более чем свободным от предрассудков».[101]

Очевидно, что Чемберлен обладал огромной волей и душев­ными силами, способными обеспечить ему достижения по­ставленных целей вопреки массе неблагоприятных обстоя­тельств и физической немощи. Вопреки природе, диктовавшей ему уединенный, спокойный и малоподвижный образ жизни, он много путешествует по Европе; известны его многочислен­ные пешие экскурсии по горам Швейцарии, верховые — по Балканам. Круг его знакомств de visu был огромен, но еще большим он был через переписку. Можно только удивляться сколько времени он мог этому уделить. Причем многие его письма, пространные и литературно обработанные, имели ха­рактер культурфилософского трактата. Он несомненно сделал­ся мастером немецкого литературного языка, гордился этим выработанным мастерством, может быть, даже несколько акцентированно. Его литературное мастерство не раз, в том чис­ле в «Основаниях», оказывалось средством, заменяющим не­достаток убедительности фактов или их полное отсутствие.[102]

К достоинствам личности относилась огромная сила внушения и уверенности, которой подчинялись окружающие, а самому Чемберлену помогшая занять центральное место в клане вагнерианцев и семейном кругу потомков великого композитора.

Усвоенное стремление к лидерству, перераставшее в тягу к вождизму, делало Чемберлена нетерпимым к людям, претен­довавшим на самостоятельность в его круге. Но он умел и оча­ровывать.

Основной манерой Чемберлена в его кружке было чтение собственных сочинений по мере их появления, а за неимением таковых — малоизвестных классиков французской и англий­ской литературы с последующим интенсивным обсуждением.

Даже в высококультурной среде Вены и других мест Чем­берлен поражал всех широтой своей осведомленности в худо­жественной и научной литературе на всех культурных языках Европы.

«Едва ли имелось что–либо достойное на каком–либо до­ступном ему языке, чего бы Чемберлен не знал», — замечает Кайзерлинг, сам в этом отношении личность достойная удив­ления.

После переселения в Байройт на своей вилле он устроил ве­ликолепную библиотеку, широтой тематики отражающую ин­тересы ее владельца, приводившую в изумление видевших ее книжную коллекцию.[103]

Но за этой сильной, волевой личностью находился одновре­менно человек, вызывавший сочувствие своей беззащитно­стью, обладавший повышенной чувственностью и несколько женственной манерностью. Он нуждался в опеке и всю свою жизнь в личном плане провел под попечительным женским контролем.