Основания девятнадцатого столетия

Позднее (около 250 г. до P. X.) Аристарх, правда не как фи­лософ, а как астроном, четко обосновал гелиоцентрическую систему, рассчитал расстояние до Солнца и Луны и назвал Солнце (за 1900 лет до Джордано Бруно) одной из бесчислен­ных неподвижных звезд.⁵¹

Какая сила фантазии, шекспировского «проецирования» это предполагает, показали последствия: Бруно утратил свою изобразительную силу вместе с жизнью, Галилей — со свобо­дой. Только в 1822 году (через 2000 лет после Аристарха) рим­ская церковь вычеркнула труд Коперника из индекса книг, запрещенных католической церковью, и разрешила печатать книги, которые учат о вращении Земли, но не отменила буллы, в которых запрещается верить, что Земля вращается или как–то ограничить их действие.⁵² Никогда не следует забывать, что это гениальное очищение действительности от кажущегося по­шло от пифагорейцев и нашло поддержку у идеалиста Плато­на, правда, на склоне лет, в то время как провозвестник единственно истинной индукции, Аристотель, со всей эмпири­ческой силой критиковал учение о движении Земли. «Пифаго­рейцы, — пишет он об отрицаемом им вращении Земли вокруг своей оси, — не выводят основания и причины из наблюдае­мых явлений, а стремятся соединить явления с некоторыми своими взглядами и предпосылками» («De coelo». II, 13). Это противопоставление должно, видимо, дать пищу для размыш­ления многим сынам нашего времени, так как у нас достаточно аристотелезированных естествоиспытателей и в наших совре­менных учениях не меньше жестоковыйной догматики, чем в учениях аристотеле–семито–христианской церкви.⁵³

Совершенно другой пример жизнеутверждающего влия­ния греческой изобразительной силы дают нам успехи мате­матики, особенно геометрии. Пифагор является основателем научной математики в Европе. То, что он своими знаниями, в частности «теоремой Пифагора», понятием иррациональных величин и, очень вероятно, своей арифметикой обязан индий­цам, считается доказанным,⁵⁴ а об абстрактных цифровых вы­числениях якобы «арабскими цифрами», которым мы обяза­ны арийским индийцам, Кантор (Cantor) говорит: «Развитие алгебры у индийцев достигло такой высоты, какой оно нико­гда не могло достичь в Греции».

⁵⁵ Но мы видим, до какого не­обыкновенного совершенства довели греки наглядную мате­матику, геометрию! В школе Платона появился тот самый Евклид, чьи «Элементы геометрии» являются столь совер­шенным произведением искусства, что можно бы было толь­ко сожалеть, когда после введения новых более простых ме­тодов обучения такой драгоценный камень должен был исчезнуть из поля зрения большинства образованных людей. Может быть, мое пристрастие к математике покажется наив­ным, если я признаюсь, что «Элементы» Евклида кажутся мне почти такими же прекрасными, как «Илиада» Гомера? Во вся­ком случае, я не считаю совпадением, что несравненный геометр был одновременно восторженным музыкантом, «Элементы музыки» которого, если бы мы имели их в перво­начальном виде, наверное, были бы достойным эквивалентом его «Элементам геометрии». И здесь я опять узнаю тот родственный поэтический дух, ту силу проецирования и художест­венного формообразования представлений. И этот солнечный луч погаснет не скоро. В этом отношении можно сделать еще одно в высшей степени важное для нашего предмета замеча­ние: чистая, почти поэтическая теория чисел и геометрия сде­лали греков впоследствии основателями научной механики. Как всегда у эллинов, здесь также мечта многих приобрела образ и жизненную силу в труде одного мощного гения: «век механики» имел все причины почитать Архимеда как своего отца.

Общественная жизнь