Основания девятнадцатого столетия

Но мы внушаем нашим детям патриотическую ложь греков как правду, и не только детям, но — в таких работах как у Гро­те — навязываем как догмы взрослым людям и даже сделали решающим фактором в политике нашего XIX века, и это явля­ется настоящим злоупотреблением эллинским наследием, ты­сячу восемьсот лет, когда уже Ювенал (Juvenal) шутил: «creditor quidquid Graecia mendax audit in historiai». Еще худ­шим кажется мне навязанное нам восхищение политическими отношениями, которые скорее должны служить отрицатель­ным примером. Я не встаю на сторону ни великой Греции, ни малой Греции, ни Спарты и ни Афин, ни (вместе с Митфордом и Кутиусом) аристократии, ни (с Гроте) демоса. Там, где политические характеры, как отдельно взятые, так и целых клас­сов, так жалки, там, конечно, не может быть великой полити­ки. То, что мы унаследовали от эллинов понятие свободы, — это ложная подсунутая химера. К свободе относится прежде всего любовь к отечеству, достоинство, чувство долга, способ­ность к самопожертвованию, — наоборот, эллинские государ­ства от начала своей истории и до угнетения их Римом никогда не прекращали призывать врагов их общего отечества на сво­их братьев, даже внутри отдельных правительств города. Как только какого–то государственного деятеля свергали, он спешил либо к другим эллинам, либо к персам и египтянам, позже к римлянам, чтобы с их помощью разорить собственный го­род. Часто жалуются на отсутствие морали в Ветхом Завете; история Греции мне кажется такой же неморальной. Так как у израильтян мы видим даже в преступлении характер и упорство, а также верность своему народу, здесь этого нет. Даже Солон переходит в конце концов к Писистрату (Pisistratus), отрекшись от дела своей жизни, и Фемистокл (Themistokles), «герой Саламина (Salamis)», перед битвой тор­гуется о цене, за которую он предаст Афины, а затем живет при дворе Артаксеркса как открытый враг греков, презирае­мый по праву персами как «хитрая греческая змея». Для Альцибиада (Alcibiades) предательство стало настолько жизнен­ным принципом, что Плутарх с улыбкой утверждал, что он ме­нял краску «быстрее, чем хамелеон». Это было для эллинов так естественно, что их историки совсем не возмущались этим. Геродот совершенно спокойно рассказывает, что Мильтиад (Miltiades) форсировал битву при Марафоне тем, что об­ратил внимание главнокомандующего на то, что афинские войска собираются перейти к персам, поэтому нужно срочно наступать, чтобы эта «плохая мысль» не успела воплотиться на деле. Получасом позже «герои Марафона» вошли бы вме­сте с персами в Афины. Я не припоминаю подобного в иудей­ской истории. На подобной почве вряд ли могла существовать достойная восхищения государственная система. «Греки, — говорил Гёте, — были друзьями свободы, да! — но каждый только своей собственной; в каждом греке скрывался тиран». Тому, кто хочет выбраться из дремучего леса предрассудков, предубеждений и лживых фраз на свет, я рекомендую для изучения монументальное произведение Юлиуса Шварца (Julius Schvarcz): «Die Demokratie von Athen» («Демократия Афин»), где он, будучи теоретически и практически образованным го­сударственным деятелем и одновременно филологом, пока­зал, как следует относиться к этим легендам. Заключительные слова этого подробного, строго научного изложения гласят: «Индуктивная наука о государстве должна сегодня признать, что демократия Афин не заслуживает того места, которое от­водилось ей веками безумия в истории человечества» (с. 589).⁶⁹