Основания девятнадцатого столетия

Для Чемберлена она стала «дражайшей мамой». Несколь­ко писем его к Козиме с описанием всей процедуры бракосо­четания, свершившегося в Цюрихе, с последующим «медо­вым месяцем» молодых наполнены такой неестественной эмоциональной красочностью, что трудно поверить в ис­кренность движущих их автора чувств. Так, он говорит о «свершении своей тайной мечты» войти равноправным чле­ном в семью Вагнера, о глубочайшем чувстве, уже давно пи­тавшем его отношение к дочери Козимы и проч. В письме из Неаполя, куда привело молодых свадебное путешествие, он так описывает свои первые любовные переживания: «Рай­ские кущи — приблизительно так мне это чувствуется; пол­ное счастье, полное благоговение, полнота божьей благода­ти и полная уверенность. И я не заблуждаюсь, если говорю: и Ева переживает подобное...»[168]

Закат жизни

Годы деградации и разложения

Последующие почти двадцать лет были связаны с Байройтом. Он приобретает виллу, устраивает в ней библиотеку, на крыше оборудует обсерваторию. И первые годы жизни проте­кают более или менее в спокойной работе. Он понимал, что главное свое дело было им совершено. Но оставались еще нереализованные планы. Среди них жила мысль, что «Основа­ния» еще могут быть продолжены. Какие–то материалы на сей счет сохранились. Они отсылают к развитию германизма в его наиболее ярких идеологических формах и носителях. К нему поступали предложения написать историю индийской философии, еще кое–что. Но он имел собственное представле­ние о том, что должен был делать. Все его последующие сочи­нения, вышедшие до Первой мировой войны, дополняли, конкретизировали или в чем–то частном даже развивали мо­тивы «Оснований». Не писать он не мог: «демон писательст­ва» не угомонялся. Он пишет небольшие, скорее популярные, очерки на темы арийства. Особого интереса они для понима­ния развития идей не имеют, да его и не было. Можно только выделить его книги о Канте и о Гёте. С одной стороны, они имеют самостоятельное, монографическое достоинство, но в более широком горизонте, поскольку в суждении Чемберлена оба мыслителя представляются носителями и выразителями важных свойств германского духа, дополняют «Основания». Об этом истолковании Канта и Гёте мы уже говорили.

Ситуативно выход монографии о Канте приходился на его памятные даты: годовщины рождения и смерти, широко отме­чавшиеся в Германии.[169]

Но ее появление было неизбежно само по себе. Структура монографии была уже описана. Она реализует неизменный принцип достичь понимания дела творческой личности через нее саму, т. е. ее сущностную уни­кальность. Между человеком и всем, что исходит от него, су­ществует не только генетическое отношение, но и иной тип связи: они представляют собой единое целое, органичную це­лостность.[170] И только понимание личности является ключом к постижению ею созданного. Но и эта личность проясняется не сама по себе, а в сравнении с другим, такого же интеллекту­ального и духовного масштаба. Такой подход был применен впервые к Вагнеру, контекстным отображением которого был выбран, как мы говорили, Бетховен. Для Канта контекстом были выбраны гении философии и науки Платон, Гёте, Бруно, Декарт и Леонардо.

Чемберлен уверен, что только теперь Кант стал адекватен эпохе. Наступило время, ради которого он и творил. Миросо­зерцание его должно стать устоем культуры начинающегося будущего. В частности, в кантовской метафизике и натурфило­софии заключена вся современная физика.[171]

Работа о Канте еще относилась к венскому периоду, но уже монография о Гёте выходит за его рамки. Но это только формальный признак, поскольку работа на эту тему началась задолго до этого и продолжалась до момента написания кни­ги. В сущности, она объединила все то, что в разных сочине­ниях и в разное время им было уже сказано о Гёте и гётеанстве. Особенно когда от практической науки Чембер­лен перешел на натурфилософские воззрения. И было нами ранее отреферировано.[172] Особой группой сочинений явля­ются те, в которых Чемберлен предстает с несколько необыч­ной стороны, как теолог. В личном плане он был верующим и довольно ревностно следовал предписаниям протестантиз­ма. По различным замечаниям, переписке мы знаем, что Чем­берлен верил об особом божьем попечительстве о себе. Приступая к занятиям, он призывал его благословение. Из­вестны его общение и переписка с немецкими теологами, особенно со знаменитым А. Гарнаком, также не нашедшим в «Основаниях» ничего, что стоило бы осудить. Чемберлен не был, да никогда и не представлялся теологом.