Основания девятнадцатого столетия

Куда более сдержанно на труд Чемберлена отреагировала Козима Вагнер. Возможно, одной ревностью и опасением потерять над ним моральный контроль эту позицию не объяс­нить. В свете своей философской образованности Чемберлену была ясна слабость Вагнера в этом отношении. Признавая недосягаемость его как художника, Чемберлен позволял себе критические замечания относительно основ мировоззрения композитора. Интеллектуальная скромность не была его доб­родетелью, и он уже не мог мириться с ролью обычного, хотя и не без таланта, проводника вагнеровских идей. Наступил непродолжительный период размолвки. Зять Козимы, исто­рик искусств Тоде написал рецензию на опус Чемберлена бо­лее чем сдержанного характера. В этом видели результат про­исков его тещи. Но как профессионал он имел и свои основания для этой сдержанности. Чемберлен болезненно и остро отреагировал на критику. Изменилась несколько и тональность его писем к Козиме. Но терять такого влиятельного и имеющего теперь связи в верхах империи союзника было не в интересах байройтцев. Мир вскоре был установлен, тем бо­лее, что активность Козимы резко стала падать по причинам недугов уже почтенной по возрасту дамы. Примирение, одна­ко, не означало отказ Чемберлена от лидирующей роли в вагнерианском движении, конечно нуждавшемся в крупной ин­теллектуальной фигуре. Сын Вагнера Зигфрид, формально принявший в 1906 г. руководство над Байройтскими оперны­ми фестивалями, был музыкантом, и только. Поэтому прихо­дилось считаться с Чемберленом и его новым статусом. Он же продолжал некоторую ревизию воззрений Вагнера.[166]

Учение последнего о всесильной преобразующей роли искусства он признал, очевидно, недостаточной. Это вытекало из всей кон­цепции «Оснований». Становилось понятным, что без поли­тического фактора, мощного немецкого государства, дело германизма выглядит проблематично. Да и внутренние угро­зы для судеб германизма были немалые. Нарастающее влия­ние социал–демократии, отнюдь не склонной в лице своих ли­деров в особенности поддерживать антисемитизм, подрывало социальную базу вильгельмовской монархии. Искусство было бессильно остановить этот процесс разложения нацио­нального духа.

Подрыву авторитета монархии способствовала и сама личность кайзера, человека неуравновешенного, подвласт­ного мании величия и воздействию иных психических комплексов, самоуверенного и имевшего склонность к эф­фектным демонстрациям. В бисмарковском кружке, даже после смерти «железного канцлера», сформировалась антивильгельмовская клика. Именно она питала Хардена и его журнал шокирующими сведениями о нравах в ближайшем окружении императора и его друзей. Так вспыхнуло дело «Эйленбурга и Мольтке» по подозрению указанных санов­ников в прискорбных специфических пороках. Разбиратель­ство длилось около трех лет: с 1906 по 1909 г., взбудоражив немецкое общество и бросавшее тень на самого императора.

Харден не удержался от искуса напасть и на семейство Вагнера с подобными же намеками на недостойные наклон­ности как самого маэстро, так и наследника его дела — Зигфрида. Чемберлен увидел в этом ясное свидетельство политической опасности еврейства, взявшего силу и поку­сившегося на святая святых немецкого народа и счел борьбу с ним своим первостепенным делом. Он был уверен, что общественное мнение стало формироваться прессой с анти­национальными установками и посему возрождающей силы искусства вовсе недостаточно, чтобы противостоять сионист­скому заговору против Германии.

Защита достоинства Вагнера и моральной чистоты его дела также стала тем фактором, что способствовал сплоче­нию соратников. Апофеозом его стал брак Чемберлена с до­черью Р. Вагнера и Козимы Евой. Он состоялся 26 декабря 1908 г.[167] Будущая жена уже давно находилась в курсе всех личных, даже интимных, дел Чемберлена. Став секретарем и по сути опекуншей впавшей в немочь матери, она писала под диктовку все многочисленные ее письма Чемберлену и чита­ла ей его ответы. Невозможно себе представить, что брак был освящен искренней и бескорыстной любовью обоих участни­ков союза. Этого не допускал ни их возраст, ни вся история взаимоотношений Чемберлена с кругом байройтцев, приоб­ретших очень деловой и прагматический характер. Тем не менее письма Чемберлена, посвященные бракосочетанию и его чувствам, могут создать впечатление о возвышенном ду­ховном побуждении к нему. Брак дал основание Козиме называть зятя своим сыном уже в более бытовой трактовке этого статуса, в то время как прежде она признавала его «сво­им духовным сыном», наивно полагая, что определила его мировоззренческие идеалы.