Да, Деметра нынче радуется не нарадуется на любимую дочь свою Персефону. Всё цветёт, зреет, поёт, благоухает. Но нет со мной рядом женщины тонкой, как тростинка, игривой, как мотылёк, ароматной, как луговой цветок. Пусть златокудрый Феб свои стрелы направляет в сомлевшие плоти трав, пчёл и людей, чтобы густая кровь хмелила голову хиосским вином! О, если бы Ирина была рядом! Сомлевшая, покорная, хмельная! Чтобы я ей сказал тогда? Нельзя тобой не вдохновляться. Нельзя тебя не боготворить. Игра каприза и души, легчайшая, как нить паутины, витиеватая, как арабская сказка.
Зевс и Гера
Перед самым подъездом худенькая узкобёдрая с лисиным личиком девочка в цветной майке и в штанишках-лосинах играет в классики. Прыг– прыг-скок. Прыг– прыг-скок. На макушке забавно мотается белый полураспущенный бантик. Ножка в туфельке со стёртой подошвой перемещает через разрисованные синим мелом линии баночку из-под косметики, пудреницы, что ли. Она так увлечена своим делом, что не замечает, что творится вокруг неё. Прыг-прыг-скок. Прыг-прыг-скок. Палисадник с уже отцветшими жасмином и жимолостью прячет в своей тени мхи и влаголюбивых существ, которые порой безобразны. Кусты бересклета пытается отодвинуть сдерживающий их растительное буйство облупленный штакетник. На ветку барбариса шмыгнула горихвостка, схватила зелёную гусеницу, подрыгивая оранжево-чёрным хвостом, капнула на прощанье помётом и улетела восвояси. Возле зарешёченного продувного окошка окотившаяся облезлая кошка ест из блюдца приношение добрых самаритян. На лавочке возле брошенного велосипеда развалился толстый мальчишка в уже узких ему шортах. Он гримасничает. Жуёт кислятину – листья барбариса. Прыг-прыг-скок. Прыг-прыг-скок. На проезжей части гульки и воробышки, пользуясь моментом, пока нет прохожих и автомобилей, неспешно поклёвывают пшено, посыпанное какой-то боголюбивой бабушкой. Прыг-прыг-скок. Прыг-прыг-скок.
– Как только тебе, Верка, не надоест часами играть в эту ерунду, – говорит толстяк и осторожно гладит ладошкой по опревшим ляжкам.
– А как тебе, Гришка, не надоест жевать целыми днями, – парирует Верка. – Сколько тебя знаю, ты всегда чего-нибудь да жуёшь.
– Моя бабушка говорит, как полопаешь, так и потопаешь, – резонно замечает Гришка. И оставив ляжки в покое, принимается за веснушчатый нос, выковыривая мизинцем из его недр козюльки.
– Это правду твоя бабушка говорит, – говорит Верка, не отрываясь от игры. – Когда ты спускаешься, аж содрогается весь дом. Удивляюсь, как только он до сих пор не рухнул!
Гришке надоедает эта тема, и он переводит разговор на Веркиного брата, хулигана Кольку Яшина.
– А это правда, что Колька стекло на прошлой недели выбил?
– Правда-правда, – подтверждает Верка.
– А это правда, что он учительнице нагрубил?
– Правда-правда, он такой! – в словах Верки слышится гордость за старшего брата.
– А ты знаешь, что он кошку за хвост таскает? – спросил Гришка.
Верка остановилась. Сжав маленькие кулачонки, она вопросительно поглядела на круглое хомячье лицо Гришки и сказала:
– Я ему паразиту такую кошку дам! Он меня запомнит! Никто ему такого права не давал кошек за хвост таскать!
Всей этой сценки я оказался невольным свидетелем. Я стоял в стороне, прикрытый кустами палисадника, и всё не решался дойти до подъезда Кольки Яшина, потому что понимал, что ничего путёвого из этой затеи не выйдет. Пускай родители и предупреждены о моём визите, но особо они там меня не ждут. Ибо, во-первых: не уважают профессию учителя, приносящую сущие копейки. Во-вторых, сами давно знали, что их оболтуса ничем уже не исправить, и поэтому нефига им предлагать волшебные педагогические рецепты. Но как бы там ни было, надо было идти, коль договорились о встречи, и не формально поговорить, а лишний раз попытаться убедить их как-то повоздействовать на поведение их сына, по крайней мере, чтобы в школе он придерживался установленной дисциплины.