Острова, затерянные во льдах

На невысоком мысу, сложенном из черных, остроуглых осколков базальта, я теперь нередко встречал пожилого плотника. Широкоплечий, кряжистый, без сомнения в молодости человек огромной силы, он, ссутулившись, нахлобучив шапку на самые брови и старчески поджав губы, прохаживался по мысу, посматривая на море. Плотник этот был странноватый, работал всегда отдельно от веселой и шумной плотницкой бригады. Даже спирт, который выдавали по строго определенной норме, он выпивал в одиночестве и, как рассказывали соседи, так и не произнеся ни единого слова, засыпал за столом.

Ко мне он питал что-то вроде симпатии и иногда вдруг говорил что-нибудь. Неожиданно и, видимо, только о том. что больше всего в этот миг волновало и будоражило его. Так, однажды, когда мы сидели в курилке после обеда, он вдруг рассказал, что в давние времена, когда промышлял охотой, то познакомился с одним чудаком-ученым. И вот теперь тот разыскал его, прислал ему письмо с просьбой описать все, что тот знает про белух. А знал он, конечно, много: не один год охотился он на этого зверя. Глаза старика в тот момент победно и хитро щурились.

— Да, — сказал неожиданно он, — дурака нашел! Я ему напиши, а он в книге напечатает, получит деньги. Нет уж!

Как я узнал потом, на письмо он так и не ответил.

Старик, прохаживаясь по бережку, уверял меня, что белухи должны вернуться к мысу, и ему хотелось еще раз на них посмотреть. Очевидно, азарт молодости пробудился в нем, и он, припоминая, частенько рассказывал мне, как нелегко было добыть этого зверя, на которого поморы охотились с незапамятных времен. Нужно было заранее целиться и постоянно держать на мушке плывущего под водой зверя. И как только лоб его начнет касаться поверхности воды, жать на курок. Остальная поверхность тела зверя прикрыта, как панцирем, толстым слоем жира, а раненого (старик говорил, что сам это видел) подхватывают товарищи и, упираясь лбами под ласты, уводят подальше от берега.

Вскоре белухи пропали, их никто больше не видел, и плотник перестал дежурить на мысу.

Близилась осень. Солнце на ночь пряталось за море, но небо до утра оставалось светлым. Лишь к полуночи сгущались серые сумерки. Я часто бродил по берегу. В затаенных бухточках прятались лахтаки и нерпы. Лахтаки, заслышав шум моих шагов, поднимали головы, как морские львы в цирке, и так, напрягшись и не меняя позы, глядя в мою сторону, галопом мчались по воде прочь, поднимая тучи брызг. Исполнив свою программу, они тут же исчезали. С нерпами мне удавалось завести более продолжительный контакт. Я размахивал руками, гремел под водой железками, и иные, особенно молодые, нерпы, появлялись вскоре поблизости с расширенными от ужаса и любопытства глазами. В это время я их и фотографировал. И однажды у меня получился снимок, который понравился многим на станции. Наш завхоз попросил его у меня и отправил в журнал. К удивлению моему, его там напечатали. И это подхлестнуло меня с еще большим усердием заняться съемкой зверей.

В одну из таких светлых ночей я оказался в бухте Спартака. Днем я приметил, глядя в бинокль, что множество чаек кружит в море неподалеку от айсберга. Чайки взлетали, садились на воду, словно там тащили рыбацкий кошель. Чаек было так много, что мне показалось, будто и сюда доносится их истошный гомон, хотя до айсберга было около десяти километров. Не иначе как там взяли в кольцо рыбью стаю морские животные. И скорее всего, работали там белухи. Мне показалось, что несколько раз среди волн мелькали их белые спины. Весь день я следил за чайками и понял, куда движется рыба. И действительно, когда я добрался до бухты, пир там шел горой.

Бухта эта, если на нее взглянуть сверху, очертаниями напоминает фужер. Ручей, соединяющий бухту с мелководной лагуной, является на карте как бы ножкой этого фужера. Белуха загнала сайку в бухту, и та, спасаясь, вместе с волной выбросилась на берег. На мокрой гальке по всему берегу бухты серебряным ожерельем распростерлась местами еще трепещущая, подпрыгивающая рыба. Трудно было с этим примириться. Я вспомнил, с каким удовольствием мы ели жареную сайку, как жалели, что рыба кончилась. Здесь же масса ее пропадала. Чайки, едва засветлеет, все подберут, и ничего сделать не успеешь. Пыхтенье белух неслось со всех концов бухты, временами раздавалось какое-то птичье щебетанье, повизгивание… Чувствовалось, что зверью сейчас хорошо. Никто не мешал им в этой укромной бухте, и звери двигались в воде неторопливо. Подолгу виднелся над водой бабочкообразный хвост медленно заныривающего дельфина.

Один берег бухты был обрывист. Старый пласт льда намертво вмерз в него. Его не смогло растопить даже столь сильное в это лето солнечное тепло. Я пробрался туда и встал на краю ледяного барьера. Внизу, в нескольких метрах подо мной, плыли белухи. Их белые тела отчетливо просматривались в ледяной воде.