Острова, затерянные во льдах

Морякй-китобои прошлых веков отличали белуху от других дельфинов и назвали ее за способность издавать множество звуков «морской канарейкой». Белуха может издавать трубные звуки и звуки, похожие на лай, скрежет, щелканье челюстями, птичьи трели. Звери отлично понимают друг друга, «язык» белух одного стада доступен обычно и другим. Если стадо белух оказывается в неводе, то об этом узнает и стадо, находящееся за много километров.

У белух большой мозг и хорошо развитая нервная система, что ставит их в один ряд с дельфинами, поддающимися дрессировке, на которых ученые возлагают большие надежды. От своего главного врага — косатки — белухи научились спасаться, используя белую окраску. Они затаиваются и перестают издавать какие бы то ни было сигналы. Косатка, которая больше полагается на эхолокацию, принимает недвижимых белух за льдины. Косатки преследуют белух не всюду. В полярных морях у белух нет врагов, но и там стада ее не перенаселяют моря.

Поморы издавна занимались промыслом белух. Об этом упоминается в новгородских летописях XI века. В давние времена добывали белух и американские индейцы. Известна была охота на белух и эскимосам Гренландии, жителям Баффиновой Земли. В наше время в некоторых районах земного шара огромные некогда стада белух начали заметно редеть.

Чтобы не допустить их исчезновения, ученые вынуждены были заблаговременно заняться изучением биологии белух, но сделать это оказалось не так-то легко. Белуха — зверь кочевой, подвижный, а места ее обитания порой просто недоступны для людей. В конце книги сообщалось, что неоценимую помощь ученым оказали при изучении жизни белого дельфина многие полярники, охотники-промысловики, которые откликнулись на просьбу ученых поделиться своими наблюдениями за жизнью белух. Во все пункты побережья Арктики были разосланы специальные анкеты, и мне подумалось, что, должно быть, такое письмо-анкету и получил тогда старый плотник. Но чего-то он, видимо, не понял. Я не сомневался, что, объясни ему кто-либо, для чего это нужно, он бы, конечно же, рассказал все, что знал о белухах, как в общем-то рассказал все-таки мне. И тогда у меня появилась мысль написать обо всем самому и послать письмо ученым, как если бы его отправил сам старик. Так я и сделал.

В начале полярного дня

И вновь над мысом Челюскин забрезжила на востоке заря. Подошло время полярного утра. В ожидании восхода солнца в курилке опять пошли разговоры на летние гемы. Кто-то торопил время, чтобы отправиться на материк отдыхать, соскучившись по цвету и запаху зеленой травы. Кто-то мечтал, чтобы поскорее белуха пригнала к берегу сайку. Кому-то не терпелось дождаться лета, чтобы отправиться на птичьи базары, кому-то просто хотелось, чтобы кончились холода. Гидролог готовился уезжать в пролив делать станцию. Собирался в пролив и я. Только на этот раз один, без гидролога, каюра и их собак.

Полярной ночью, когда кромешная тьма, мороз и бушевавшие неделями пурги заставили нас опять надолго укрыться за стенами домов и рабочих помещений, я не раз вспоминал о встречах с тюленями у лунок и не мог отделаться от ощущения, что закончились они тогда не так, как мне ожидалось и хотелось. Вспоминая снова и снова, как появлялись из воды, не выказывая страха перед людьми, морские звери, я думал, что их вполне можно было бы приручить, как я вначале и представлял себе, слушая рассказы гидролога. Но вышло-то все иначе. Думалось, что и портрет тюленя можно было бы сделать куда интереснее того, который все-таки напечатали в журнале.

«А что, собственно, мешает мне все повторить? — неожиданно подумал я. — И совсем не обязательно из-за этого ездить с гидрологом. Лунку-то я и сам могу во льду прорубить. А чтобы иметь крышу над головой, не обязательно ставить палатку. Сделаю дом из снега, иглу, какие делают эскимосы». Все окончательно обдумав, на этот раз я с еще большим нетерпением дожидался восхода солнца.

Труднее всего оказалось решить, где рубить лунку, где ставить дом. Ведь нерпа не оставляет на поверхности льда никаких следов. В первый день, пробродив по льду километров десять, так ни на чем и не остановившись, я решил делать лунку у высоких гряд торосов. Странная привычка человека строить дом у укрытия сыграла со мной здесь злую шутку. Я рубил лед топором и пешней почти два дня. Во льду образовался колодец, скрывавший меня с головой, но до воды я так и не добрался. Подивившись толщине льда, которая, оказывается, может попадаться в проливе, я сменил место, перебрался к торосам поближе к берегу и еще два дня тщетно пытался пробить лунку до воды.

Светило солнце, льды казались голубоватыми. Стояла удивительная тишина. Работать на морозе было в охотку, но к концу пятых суток я отчаялся. Пришел к гидрологу и попросил у него взрывчатку. Узнав, зачем она нужна мне, он рассмеялся, а потом посоветовал прорубать лунку не у торосов, где стопроцентный шанс наскочить на подсов — место, где льдина на льдину наползает, — а на открытой ледяной поляне. Он дал мне бур, которым легко определить толщину льда, и две толовые шашки.