Острова, затерянные во льдах

В огромном сугробе, за зиму выросшем под скалой, он сразу же заметил круглое отверстие, которое могло образоваться, на мой взгляд, от упавшего сверху большого камня. Товарищ решил это все-таки проверить. Уж такой он был человек, любитель докапываться до истины. Мои уговоры не рисковать на него не подействовали, и, сняв лыжи, на четвереньках он стал карабкаться по твердому снежному насту к подозрительному отверстию.

Когда до этой дыры оставалось совсем немного, я увидел, что из нее высунулась белая мордочка с черным, как пуговица, носом и пропала. Мне показалось, что это песец, и я закричал приятелю, что там песцовая нора. Тот в замешательстве остановился: охота на песцов уже окончилась. Но тут, оценив расстояние, я сообразил, что для песца голова была слишком велика.

— Медведь, — заорал я. — Это медвежья нора! Спасайся!

Но приятель, думая, что я его разыгрываю, недоверчиво улыбаясь, продолжал стоять в трех шагах от входа в медвежью берлогу. Оружия у нас не было. Он все еще стоял в размышлении, когда медведица показалась из своего окошка и рявкнула так, что мой коллега кубарем скатился с

сугроба, вмиг нацепил лыжи и припустил к дому так, что, боясь остаться в одиночестве, я взмолился: медведь за нами не бежал и можно было не торопиться. После этого он наотрез отказался ходить со мной на прогулки. Но в доме сидеть было невмоготу, и я стал совершать прогулки один, обходя овраги и ручьи острова, убедив себя, что медведям незачем сюда заходить.

Гонцы весны

В один из ветреных, пуржистых дней, оказавшись в самом дальнем углу острова, скрываясь от ветра в овраге, я вдруг заметил, как на фоне пасмурного серого неба будто снежный ком взлетел и опал. Помня о недавней встрече с хозяйкой острова, я не на шутку встревожился. Малокалиберная винтовка, которую я теперь с собой всюду таскал, стреляла после серии осечек и надежной защитой быть не могла. Но любопытство победило.

Я осторожно поднялся наверх… и увидел белую полярную сову, трепыхавшуюся в песцовом капкане.

Это была первая птица, появившаяся в этом году на острове. Капкан предназначался, конечно, не ей. Он был оставлен охотниками на песцов. Возможно, кто-то внезапно улетел, не успев закрыть капканы. И полярная сова поплатилась скорее за свою привычку сидеть на возвышений, на самом видном в тундре месте.

Лапа у птицы была перебита, белые штаны окровавлены. Это был совин, самец. Запутавшись, опрокинувшись на спину, выставив вперед когти, он устрашающе шипел и щелкал черным клювом, глядя на меня желтыми, расширенными от ужаса глазами, предполагая, верно, во мне своего убийцу.

Я осторожно взял его, сложил крылья, высвободил из капкана, и совин сразу утих. Я посадил его под шубу, затянулся поясом, и отправился к дому. У дома меня встретил черный, лохматый пес, тоже успевший побывать в песцовом капкане. В упряжке он уже бегать не мог, в котух его вместе с остальными собаками не запирали, и он вечно отирался перед крыльцом, сопровождая на метеоплощадку наблюдателей. Поведя носом, пес преградил мне дорогу, но, когда я приоткрыл полу и, показал ему, кого принес, он вильнул хвостом и отошел прочь, не пожелав знакомиться с товарищем по несчастью.

В доме я наложил совину на лапу шину, туго перетянул ее. Птица оказалась удивительно благоразумной. Когда я выпустил ее, она не стала биться о стекло. На глазок, вероятно, промерив мою небольшую квартиру, птица уселась на маленькой скамеечке в углу и оставалась там сидеть целыми днями.

Когда я забывал топить печь и в комнате становилось холоднее, совин, как петух, в два взмаха взлетал на печку, под потолок, и сидел там. Досаждала ему лишь первые дни наполненность дома множеством громких и непонятных звуков.

Привыкнув к тишине тундры, где за многие десятки метров можно было услышать писк лемминга или квохтанье куропатки, совин первое время так уставал реагировать на хлопки дверей, на человеческие голоса, что лишь к ночи, когда все в доме затихало, в изнеможении полуприкрывал глаза. Крылья его безвольно отваливались, и весь он становился похожим на старую, дряхлую птицу. Но стоило где-то на другом конце дома скрипнуть половице, как совин тут же просыпался, раскрывал глаза, приоткрывал клюв, настороженно озирался. Голова его вращалась, как башня танка, в любую сторону, поворачиваясь на сто восемьдесят градусов назад. Но потом он привык к шумам, разобрался в них и порой дремал даже днем, когда ко мне заходили товарищи.

С появлением Хромого забот у меня прибавилось, будто ребенок поселился в доме. Надо было его кормить, убирать за ним, развлекать, разговаривать. Птица, однако, была забавной, и время с ней у меня полетело на острове незаметнее.