Острова, затерянные во льдах

Я обомлел, растерялся, не зная, что делать. А Николай продолжал как ни в чем не бывало лежать. Совин же надулся, склонил голову набок, глянул куда-то отрешенно в сторону и… засвистел разбойничьим посвистом; не прерываясь, он перевел свист в шипение, будто пар под огромным давлением рвался в тот момент из котла, а затем темным голосом каркнул, как ворон, и на бесовской ноте все оборвал. Довелись спросонья услышать подобное мне, я бы, наверное, подскочил как ужаленный. Но Николай, прищурившись, чуть приоткрыл глаз и улыбнулся:

— Ишь, как поет совка. Подругу кличет. К себе зовет.

С тех пор совин заладил петь еженощно. Выбирал он для этого самые тихие часы, когда в доме все засыпали. Тогда он подлетал к окну и раза по три кряду повторял свою песню. Разбуженные соседи по утрам мне жаловались: «Опять орал твой живоглот. Будь человеком, отпусти его». И я совсем решился было это сделать, как вновь на остров к нам приехал Николай. Теперь он в одиночку пересек на собаках пролив, и, увидев его одного, мы забеспокоились: уж не случилось ли чего по пути с остальными? Но Николай отшутился, сказав, что заехал к нам просто чайку попить.

Взяв с нарт мешок, он вошел ко мне в комнату и. не говоря ни слова, вытряхнул оттуда огромную серую сову. Это была самка, крупнее совина, более пестрая. Сова была целехонька. Широко раскрытыми глазами она смотрела на нас, боясь пошевелиться, тронуться с места, прекрасно сознавая, что в комнате ей никуда от нас не улететь. Пораженный ее красотой, я молчал. И Николай, довольный произведенным эффектом, тоже еще помалкивал.

Первый высказался, на удивление нам, Хромой, о котором мы позабыли. Услышав позади негромкий присвист, какой иной раз издают ловеласы, увидевшие хорошенькую женщину, мы разом обернулись и в удивлении уставились друг на друга, потому что, кроме нас, в комнате не было людей. А совин переступил с лапы на лапу и во второй раз присвистнул. Мы расхохотались.

И впрямь, хороша была сова! Такой уж она казалась мне паинькой, так хотелось ее погладить! Но едва я попытался это сделать, как совин зашипел, защелкал клювом, словно трогали его самого. Отдернув было руку, догадавшись в чем дело, я все-таки решился погладить ее, но совин грозно захлопал крыльями. Николай от души смеялся.

Сова, казалось, занимала все свободное место в моей комнате. Да и прокормить такую ораву птиц было довольно сложно. Я попытался уже однажды кормить совина мясом кайр-подранков, которых немало можно было найти после обвалов под скалами острова, но тот так потом плевался, так укоризненно смотрел на меня, что я и мысль об этом вынужден был оставить.

Я взял совина в руки (он шипел и клевался) и предложил то же самое сделать Николаю со своей совой. Мы вынесли птиц на крыльцо и разом выпустили. На прощание совин до крови сжал когтем мой палец — лапа его окрепла. Вместе совы помчались в тундру, а мы с Николаем долго смотрели им вслед.

— Конечно, — сказал Николай, — там лучше им будет жить. Я-то думал, ты не отпустишь его, и решил привезти совке подругу.

Тут он вспомнил, что прикатил не только за этим. Достал с нарт мешок гусей, которыми в прошлый раз пообещал угостить наших полярников, попил чайку и вскоре уехал. Больше уж мы не виделись с ним — лед в заливе взломало, — но великодушный жест его остался навсегда в моей памяти.

Птичьи базары

Быстро летело время на острове. Подошел июнь. На птичьем базаре кайры и чайки начали нести яйца.

Промыслового сбора яиц, как в прежние времена, когда бригады заезжих сборщиков могли обобрать базар подчистую, на острове уже давно не велось. Но полярники считали возможным брать от многочисленного семейства кайр (которых, кстати, гнездилось на острове более сотни тысяч) малую толику, чтобы имен, возможность разнообразить свое меню. Обычно к этому времени на станции иссякали запасы свежего мяса, картофеля и овощей, и. не будь яиц, до прихода судна-снабженца пришлось бы довольствоваться только крупами и консервами.

Сбор проводили на небольшом участке базара. Кайры несут обычно одно яйцо. Но если его сразу же забрать, они способны положить второе, а если взять и его, то — третье и четвертое. Так что, если сбор вовремя прекратить, у птиц появляется потомство, как если бы яиц не брали. На станции загодя начинали готовиться к сбору яиц, проверяя и ремонтируя необходимый инвентарь. С чердаков доставались конусообразные шлемы из жести, напоминавшие вьетнамские шляпы от солнца, прямоугольные ведра для яиц — жбаны. Тщательнейшим образом проверялись манильские веревки, которые затем вывешивались на просушку, чтобы к нужному времени они были сухими и легкими.