От философии к прозе. Ранний Пастернак

Что за проницательность! Одною чертой, чертой Апеллеса, передать все мое существо, всю суть положения! […] Но вы умеете глядеть так животворно. И уже овладели линией, единственной, как сама жизнь. […] (III: 15–16).

Творческая всеинтегрирующая деятельность, обращенная на окружающих, умение «глядеть так животворно», поддерживаемое усиленной впечатлительностью, становится пастернаковским противоядием против разрозненности наблюдений и идей. Неспроста самой первой чертой Лары Гишар, о которой мы узнаем от самой героини «Доктора Живаго», становится способность этой девочки-подростка замечать все вокруг: «За что же мне такая участь, – думала Лара, – что я все вижу и так о всем болею?» (IV: 26). А о характере молодого Юры прежде всего сказано следующее: «Он был беспримерно впечатлителен, новизна его восприятий не поддавалась описанию» (IV: 65; курсив мой. – 

Е. Г.).

В предыдущих главах мы отмечали, что уже в работах, написанных до «Детства Люверс», тема интеграции увиденного тесно переплетается с образами электрического света; вдохновение в этих произведениях предстает как вспышка, освещающая и проясняющая реальные черты личности[207]. Как заявляет Пастернак в «Нескольких положениях», творческое видение неотделимо от «какой-то нездешней, несущейся мимо и вечно весенней грозы», которая «мах за махом, напоминая конвульсии молний на пыльных потолках и гипсах, начинает ширять и шуметь по сознанью» (V: 27). В главах 3 и 4 мы подчеркивали, что эта весенняя гроза у раннего Пастернака связана с темой соперничества между творческой энергией и лучами солнца[208]

. К повествованию «Детства Люверс», посвященному восприятию ребенка, неприложима энергия творческой страсти, освещающая тьму благодаря гению странствующего Гейне. «Апперцепция» и «трансцендентное эго», по Канту, указывают на личностную зрелость, а в «Детстве Люверс» тема роста ребенка не может не ставить перед писателем несколько другие цели.

5.2. Душевное развитие ребенка и «художнический материализм»

Возможно, вспоминая о своем опыте работы над «Детством Люверс», Пастернак в «Охранной грамоте» подчеркивает, что восприятие ребенка имеет мало общего с романтическим, возвышенным или гигантским. Дети не испытывают тяги к возвеличиванию себя, свойственной романтизму, и не имеют склонности преувеличивать особости необычного опыта:

От этого она [античность] была застрахована тем, что всю дозу необычного, заключающуюся в мире, целиком приписывала детству. И когда по ее приеме человек гигантскими шагами вступал в гигантскую действительность, поступь и обстановка считались обычными (III: 156).

Юная героиня «Детства Люверс» не является еще ни художником, ни поэтом, ни музыкантом. Но при всей незавершенности психологического развития ребенка стремление к интеграции увиденного пробуждается именно в детстве[209]. Как будет сказано позднее в «Охранной грамоте», «детство замкнуто и самостоятельно, как заглавное интеграционное ядро»

(Там же). Из фрагментов, не включенных в повесть, мы знаем, что Пастернак надеялся каким-то образом совместить подробное описание детского восприятия с намерением зайти «к человеку в те часы, когда он целен» (III: 515). Вспомним также, что он внимательно наблюдал за появлением в печати «Котика Летаева»[210] Андрея Белого, на которого неокантианство также оказало немалое влияние. Но все же о какой цельности сознания в процессе развития ребенка можно в таком случае говорить?

Пастернак, естественно, первым увидел эту трудность и в 1917–1918 годах, работая над «Люверс», обсуждал – в тех самых, не опубликованных в итоге фрагментах повести – сложность попыток любого целостного представления о растущей личности. Назвав свой подход «художническим материализмом», он сравнивает свои поиски в прозе с суждениями «производителя» ткани, старающегося увидеть текстуру материала в целом, а не проверять или оценивать отдельные текстильные образцы. Одновременно Пастернак как будто бы сожалеет о неудачах предшественников, традиционно понимавших обретение личностного «я» как связанного исключительно с половым развитием: