От философии к прозе. Ранний Пастернак

Было как-то естественно, что Толстой успокоился, успокоился у дороги, как странник, близ проездных путей тогдашней России, по которым продолжали пролетать и круговращаться его герои и героини и смотрели в вагонные окна на ничтожную мимолежащую станцию, не зная, что глаза, которые всю жизнь на них смотрели, и обняли их взором, и увековечили, навсегда на ней закрылись (III: 321; курсив мой. – Е. Г.

).

ГЛАВА 5

ПОИСК ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОГО КОНТЕКСТА

ОТ «ПИСЕМ ИЗ ТУЛЫ» К «ДЕТСТВУ ЛЮВЕРС»

Несомненно, 1917–1918 годы стали важным этапом в творчестве Пастернака. Его поэтический сборник «Поверх барьеров» был опубликован в 1917 году; сборник «Сестра моя – жизнь», пусть и был в итоге опубликован лишь в 1922 году, имел подзаголовок «Лето 1917 года», что «указывает на время написания большинства входящих в него стихотворений» (Barnes 1989, 228). Эссе «Несколько положений» датируется 1918 годом; позднее, во время интенсивной переписки с Мариной Цветаевой в 1926‐м, он отзывался об этих «двух страничках, за которые сто[ял] головой» как о своем «кредо» (V: 683). «Письма из Тулы» были закончены в апреле 1918 года, а к лету того же года к публикации уже было готово произведение, известное сегодня как «Детство Люверс». Над этой повестью, которую писатель задумал как часть большого романа, условно озаглавленного «Три имени», он работал зимой 1917/18 года. Судя по всему, он писал этот текст «быстро, движимый тем же порывом, который привел к созданию стихотворений 1917 года и «Писем из Тулы» (Barnes 1989, 268). Но общее бедственное положение в России сказалось и на творческой активности Пастернака: к осени 1918 года он, как и вся страна, «недоедал и тяжело болел, но сумел творчески продержаться дольше многих; однако и ему теперь было нужно срочно искать работу, чтобы прокормить семью» (Там же, 273)[190].

«Детство Люверс», опубликованное в альманахе «Наши дни» в Москве, было тепло встречено критиками[191]: даже Максим Горький написал восторженное предисловие к американскому изданию (III: 543). Но все же положительная реакция крупнейших русских критиков и писателей только подчеркивает разрыв между основной направленностью их отзывов, с одной стороны, и целями самого Пастернака во время работы над повестью, с другой. Это особенно четко видно по нескольким отрывкам, не вошедшим в окончательный вариант «Детства Люверс», причем темы, затронутые в неопубликованных страницах повести, перекликаются с фрагментами из переписки с друзьями начиная с 1918 года.

Летом 1921 года в письме В. П. Полонскому Пастернак признавался, что, работая над «Люверс», он решился на эксперимент:

И я решил круто повернуть. Я решил, что буду писать, как пишут письма, не по-современному, раскрывая читателю все, что думаю и думаю ему сказать, воздерживаясь от технических эффектов, фабрикуемых вне его поля зренья и подавая ему в готовом виде, гипнотически, и т. д. Я […] стал писать о героине, о женщине, с психологической генетикой, со скрупулезным повествованьем о детстве и т. д. и т. д. (VII: 371; курсив мой. – Е. Г.).

Пастернак явно искал для себя новую отправную точку, даже если этот подход был совершенно чужд его творческому темпераменту. Ранее, как мы знаем, он оставлял формулировки своих художественных намерений «вовне» текста, никогда не разъясняя своих целей.

Разбирая и анализируя черновики повести в семидесятые годы, Флейшман обнаружил эти несколько страниц с объяснениями теоретических намерений[192]. Вне зависимости от того, что в конечном счете стало причиной их исключения, – собственное ли решение автора или позиция издателей[193], – вполне возможно, что Пастернак так и не сумел преодолеть столь свойственную ему уклончивость[194]. Заметим, однако, что в этих фрагментах, не вошедших в опубликованный текст, Пастернак проводит четкое различие между художественной и философской сторонами творчества.