От руин Карфагена до вершин Атласа

Иногда меня спрашивали по ходу беседы, скажем, о средневековых арабских географах или великом историке Ибн Халдуне, об отношении русских к арабам вообще, почему мы любим одни арабские страны, а другими якобы пренебрегаем, не осталось ли у нас вражды к исламу со времен Золотой Орды и т. п. По характеру вопросов чувствовалось, что мои спутники чего-то не знают или не понимают, но о многом осведомлены. Однако, получая информацию главным образом из французских газет, они не всегда могут сделать правильные выводы.

Во время поездки нашими добровольными гидами стали географы Абд аль-Латиф Фадлуллах и Мустафа Айяд. Благодаря им картины, мелькавшие за окном автобуса, оживали, начинали как бы рассказывать о жизни страны не хуже иных книжек. И мы уже совсем другими глазами смотрели на новые рабочие кварталы, на выстроенный китайцами спорткомплекс «Мулай Абдаллах», на бывшие земли «гиш», когда-то отданные прикочевавшим сюда бедуинам за воинскую службу, а ныне превратившиеся в государственные или частные владения. Среди них мелькнули предприятия, принадлежащие Сентисси — богатой семье фаси в Рабате и Касабланке. «За последние тридцать лет, — говорил Фадлуллах, — здесь изменился не только пейзаж, но и жизнь людей. Коллективные пастбища сменились частными фермами, специализирующимися на молочно-мясном хозяйстве, разведении кур, выращивании овощей. Буржуазия рбати (так называют столичных фаси. — Р. Л.) стала скупать эти земли и вводить орошаемое земледелие еще в начале европейской колонизации. И вообще бюрократия, буржуазия и военные давно уже скупают лучшие земли вокруг крупных городов».

При подъезде к Касабланке (от Рабата до нее всего километров 90) теперь почти не видно бидонвилей, которые так ужасали раньше. В большинстве случаев они разрушены, а на их месте стоят дешевые новые дома. «Люди переселились в них или в расположенную севернее Мухаммедию, где также идет большое строительство, — продолжал Фадлуллах, — Но вы видите, что еще кое-где остались хибары. Сейчас в Касабланке два с половиной миллиона человек. Она растет быстро, причем не столько экономически, сколько демографически. Энергично разрушают бидонвили только последние три года».

Мы не заезжали в центр города, а проехали лишь по его окраине, из всех достопримечательностей видели только темные кубы зданий Шерифского управления фосфатов — подлинной государственной монополии — и часть довольно мало примечательных корпусов местного университета имени Хасана II. На самом краю города бросились в глаза новые кварталы, огороженные белой стеной с круглыми башнями у входа.

Далее наш путь лежал на юг. Вплотную к дороге подступили тучные обрабатываемые поля, парники под бананы, новенькие фермы, стада коров, пасущихся на лугах. «Обратите внимание, — сказал Мустафа Айяд, — к югу от Касабланки плотность населения возрастает. Здесь на каждой ферме — не менее шести-восьми человек. Многие ведут хозяйство по португальскому образцу — те же орудия, культуры, форма жилищ. Я считаю, что это следствие продолжающегося влияния Португалии со времен ее господства в этих краях». Слушавший его Фаринья кивал головой в знак согласия. Айяд продолжил: «Слева — железная дорога из Касабланки в Жофр Ласфар, порт по вывозу фосфатов. Тут всюду чернозем, как и во всей этой области вплоть до порта Сафи. А пашут преимущественно на ослах, так как требуется здесь мелкая вспашка. Слой почвы, как заметно даже отсюда, очень тонок. Даже камни видны».

Так мы ехали вдоль спокойного океана, не спеша брызгавшего на берег пеной небольшой волны. Разговор то и дело заходил о различиях между городом и деревней, о все большем расслоении горожан и их отчужденности от сельских жителей. Пообедав в ресторане недалеко от Жофр Ласфара, мы свернули от океана влево, в глубь страны.

Три дня в Марракеше

Почти 200-километровая полоса сплошного краснозема тянется от атлантического побережья Марокко, вернее, от города Сиди Беннур (центра исторической области Дуккала), к южной столице этой страны — городу Марракешу, который средневековые хроники называли «западным Багдадом». Однообразие равнины лишь изредка нарушается оливковыми рощами, зарослями кактусов, да редкими селениями, возле которых бродят серо-коричневые, под цвет местных почв, стада овец. Иногда можно увидеть редкое теперь явление — верблюда на пашне вместо лошади или быка. И снова степь, ровная, сливающаяся с наступающими сумерками. Вдруг словно окунаешься в густые заросли ароматной зелени, с трудом различая за гордо взметнувшимися высокими пальмами и плотной листвой апельсиновых деревьев стены многоэтажных домов, отелей, ресторанов, рекламы банков, иностранных и местных компаний. Это — Марракеш. Он как бы неожиданно возник среди предшествовавшей ему равнины и в то же время логично продолжает ее, гармонично сочетается с ней и своими плавными очертаниями, и обилием растительности, и теплыми красновато-коричневыми тонами, преобладающими в окраске городских зданий.