От руин Карфагена до вершин Атласа

Вообще судить по внешнему виду о происхождении человека, особенно в Марокко, не всегда просто. Сравнивая на том же приеме, например, Мустафу Айяда (преподавателя географии в Рабатском университете) с испанцем Моралесом-Лескано (из Национального университета заочного образования в Мадриде), было трудно определить, кто из них больше похож на араба — высокий, с бронзово-каштановой бородой и правильными чертами лица, совершенно «невосточный» Айяд или невысокий, черноглазый и чернобородый Моралес-Лескано, обращавший на себя внимание орлиным профилем и седеющими кудрями. И дело тут не только в том, что фаси и испанцы фактически почти родственники. Дело еще и в географической близости Марокко к Иберийскому полуострову, от которого страна отделена всего 14 километрами Гибралтарского пролива. Примерно 900 лет (с 711 по 1617 г.) присутствия выходцев из Магриба и вообще из арабских стран на полуострове, а также более 400 лет (в XV–XVIII вв.) господства испанцев и португальцев на марокканском побережье дали свои результаты.

Марокканцы и иберийцы и сейчас чувствуют себя достаточно тесно связанными. Марокканцы, например, говорили мне, что наличие в XV–XVI вв. множества пленных португальцев в Марокко и магрибинских рабов и заложников в Португалии, впоследствии вернувшихся на родину, определило некоторое влияние португальского языка на разговорный язык марокканских арабов, в частности наличие в нем частицы «диаль», обозначающей принадлежность. Меня уверяли, что «диаль» образовано из португальского предлога «ди» и арабского артикля «аль» (кстати, присутствующего почти во всех португальских заимствованиях из арабского языка). Испанский язык здесь так же принят в общении, как и французский. Интерес ко всему испанскому даже более значителен. Я обратил внимание, что Моралес-Лескано кроме доклада о современной испанской историографии Марокко выступил также с лекцией перед студентами Рабата на тему: «Испания в Северной Африке: испанский протекторат в Марокко (1912–1956)». Причем объявления об этой лекции везде были вывешены на испанском языке. Короче, многое соединяет марокканцев и испанцев, даже воспоминания о колониальном прошлом. Но и более отдаленное прошлое их сближает. Поэтому оно столь интенсивно изучается по обе стороны Гибралтара.

Об этом у меня был разговор с Антониу Диашем Фариньей, веселым и остроумным профессором Нового университета в Лиссабоне, который занимается историей Марокко в средние века. «К сожалению, — сказал Фаринья, — арабским периодом в истории Португалии у нас занимаются всего десять-двенадцать человек. А ведь у нас с арабами особые связи. Португалия, в отличие от Испании, вся была арабской пятьсот лет. И у нас сохранилось от того времени немало памятников, особенно на юге, в Алгарви — области, освобожденной от арабов самой последней». Фаринья говорил о португальских арабистах Давиде Лопише и Боргише Дуэлью, о географе Орланду Рибейру и историке Жози Маттузу, об идущих с 1979 г. раскопках в Виламуре, Мертуле и Силвисе, о сходстве керамики, рисунков тканей, интерьеров зданий, к примеру, в португальской Мертуле и марокканском Сале. Но еще более охотно он рассказывал о «революции гвоздик» в Португалии в апреле 1974 г., давал характеристики ее лидерам, большинство из которых он знавал лично.

Вообще особенностью европейских участников коллоквиума было желание в свободное от работы время ни в коем случае не говорить о работе. Даниэль Ривэ говорил со мной о футболе, о творчестве Чингиза Айтматова, о забастовке железнодорожников во Франции, которая может помешать ему вовремя успеть к занятиям в Лионском университете, о том, что его сын изучает русский язык и может написать мне письмо по-русски. Другой француз, Лионель Галан, предпочитал говорить о наших общих знакомых — известном французском востоковеде Максиме Родинсоне, советских лингвистах Ю. Завадовском и А. Милитареве, о природе Марокко, погоде на побережье Атлантики и т. п. Представитель фонда Конрада Аденауэра (фамилию которого я, к сожалению, не запомнил), участвовавший в наших беседах, обо всем высказывался довольно критически: о своих соотечественниках в Марокко — «не самых лучших немцах», о том, что новые конструкции самолетов не всегда удобны, а горный туризм в Марокко связан с перегрузками для сердца. Он говорил, что ему одинаково не нравятся ни 30-градусная жара в Абу-Даби, ни 10-градусный мороз в ФРГ, а вот климат в Марокко, пожалуй, самый подходящий. Впрочем, Мартин Форштнер из Майнца с удовольствием говорил о проблемах лингвистики, о своих знакомых советских арабистах, с которыми он поддерживает контакт, обменивается литературой, ведет переписку.