Отъявленные благодетели

Я поднял шпингалет. Фаня тут же его опустил.

Фанагория: Все с ней в порядке. Я ее приведу, не ссы.

Саврас: Дым сигарет с ментолом…

Я: …пьяный угар качает!

Фаня открыл дверь и вышел на улицу. Я чуть приспустил окно и закурил с наслаждением. Дальнобои подобрались, как бы сгрудившись вокруг Вадика.

Вадик: Чё ты выполз? Пусть этот выходит!.. Он к моей соске…

Фанагория: Мужики, тормозим! Вы чё творите?! Опера гуляют!

Фаня достал из кармана ксиву и очень уверенно щелкнул ею перед дальнобоями.

Вадик: Как – опера?

Фанагория: Так! Из убойного. Майора обмывают. Щас позвонят, и пизда рулю.

Я заржал. Если мы опера, а они дальнобойщики, то пизда, действительно, рулю. Какой все-таки Фаня, вот… эстет, словесный как бы, нечаянный даже… не знаю… боженька!

Я: Люблю я Фаню!

Саврас: Обожаю! Съесть иногда прямо хочу! И запить Фанагорией!

Я: Фанагорию Фанагорией!

Мы с Саврасом заржали. Нас прервал Вадик. Он подошел к моему окну.

Вадик: Простите, чё. Неправ был.

Я: Прощаем. Мы великодушные.

Саврас: Иди на хер отсюда, дебил.

Грубость Савраса как бы отскочила от стеклянных глаз Вадика. Мы для него перестали быть людьми, с которыми можно драться или на которых можно обидеться, мы стали властью, а на власть простой человек не обижается, – это как на погоду обижаться или, например, всерьез расстраиваться, если тебе Костя Цзю рожу кулаками разворотил. Слишком уж силы неравны, изначально неравны, испокон, поэтому и заднюю дать не стремно, а даже как бы и правильно, даже как бы и молодчага, разрулил ситуёвину. Можно, конечно, сказать, что Вадик тупо зассал, но тут глубже всё, хтоничнее, что-то вроде извращенного смирения, когда миропорядок земли есть и миропорядок души. Как у обезьян. Там альфачу подчиняются не потому, что он всех с утра до вечера лупит, а потому, что все просто знают, что он альфач, который способствует общему выживанию. Власть тоже способствует нашему выживанию. К сожалению. Нечем тут нам гордиться.

Дальнобои, хоть и бухие, а свинтили резво. Фаня подошел к моей двери и театрально ее распахнул.

Фанагория: Олег Батькович, забирайте даму сердца, и погнали отсюда!

Я вылез из машины и пошатнулся. Фаня придержал меня за локоть.

Я: Она не дама сердца, она…

Фанагория: Кто?

Я: Ты такой балбес! Я так тебя люблю!

Я поцеловал Фаню в щеку и пошел в номер. С каждым шагом моя походка наливалась твердостью, а душа – виной, но уже не по поводу убиенных, я виноватился перед Ангелом. Не то чтобы ее образ вытравил наш квест или заслонила Вера, просто… Я так привык жить здесь и сейчас, что будто разучился хранить память. Не только о ком-то конкретном, а как бы вообще память. Или, наоборот, научился отбрасывать ее, как ящерица хвост. Не знаю. Может, память представляет для меня опасность? Может, если я однажды вспомню все, меня разорвет, как ветхий бурдюк от злого молодого вина? «От злого молодого вина!» Какая херня в башке с похмелья! «Я – поэт, зовусь я Цветик, от меня вам всем приветик!»

Вера спала. Я обошел кровать и присел возле нее на корточки. Лицо выглядело заплаканным. Я потрогал подушку – влажная. Вера проснулась. Я это почувствовал.

Я: Мне очень жаль, что я соблазняла Олега. А еще жальче, что не соблазнила.

Вера: Я не говорю – жальче.

Вера резко открыла глаза. Будто, знаете, льдом в меня выстрелила.

Вера: Чё приперся? Фу, от тебя перегаром воняет! Не дыши!

Я повернул голову вбок.

Я: Мы уезжаем.

Вера подперла голову рукой.

Вера: Посреди ночи?

Я: Поперек.

Вера: Чего?

Я: Собирайся. У нас новая машина – старая «тойота».

Я встал, но почему-то не уходил.

Вера: Откуда?

Я: Из леса, вестимо.

Вера: Ты невозможный человек!

Я: Человек ли?

Вера села, запахнувшись в одеяло.

Вера: Так и будешь стоять?

Я: А что?

Вера: Я без лифчика.

Я: Я знаю.

Вера: Под одеяло заглядывал, извращенец?

Я: Стоило бы, но нет. Просто я понимаю твою логику. Думала, небось…

Вера: Небось.

Я: …что я приду пьяненьким, лягу к тебе голенькой, тепленькой, мяконькой…

Вера: …без трусиков…

У меня закружилась голова. Счастье оказалось слишком близко, чтобы не протянуть к нему руку. Ангел меня поймет. В конце, концов, мы не клялись другу друг в верности!

Я: Вера, понимаешь… В состоянии похмелья организм мужчины близок к смерти и поэтому стремится к продолжению рода. Я не уверен…

Вера: Снимай штаны!

Это прозвучало как приказ, а я ведь военный! Расстегнул ремень деревянными пальцами. Все было как в тумане, кроме самой Веры, она вдруг оказалась в таком как бы невероятном фокусе. Снял штаны. Главное, одни штаны, трусы почему-то не снял. Все-таки мы, военные, приказы понимаем буквально, даже если смекалистые, как Сократ.

Вера: А теперь надевай.

Я: Чё?

Вера: А как ты хотел? Проваливай, мне одеться надо.