Отличник

Оказывается, была у него настоящая нешуточная любовь. Девушка по имени Настя. Тихая, безответная, жила вдвоем с бабушкой, а бабушка давно и безнадежно болела. И Фелицата Трифоновна, узнав обо всем этом, решила Насте помочь. Бабушку положили в хорошую больницу, чтобы поправить ей там здоровье, и через три дня она там умерла. Бабушку сожгли в больничном крематории, а после захоронения праха Фелицата Трифоновна намекнула Леониду на то, что не сама по себе ушла бабушка в мир иной и не дешево было указать ей туда дорогу, и что он, Леонид, за эдакий подвиг должен мать свою на руках носить.

– После того, как родная мать моя мне так «помогла», – говорил Леонид, – я уже не мог показаться Насте на глаза. Она бы догадалась, поняла. Да и не солгать, не обмануть ее я бы не смог, как не смог бы и скрыть от нее того, что все это знаю. А это ее бы убило. Она ведь была, как Снегурочка, худенькая, прозрачная, в чем только душа теплилась. Где-то через полгода мне позвонили из госпиталя имени Бурденко. Позвонили по просьбе Насти, которая там лежала. Она хотела меня видеть, я пришел. Голову ей обрили наголо, лежала в двухместной палате. Удалили опухоль в мозге. Неделю она в реанимации провела, плохая свертываемость крови, врачи опасались, что может случиться кровоизлияние в мозг.

А потом в палату перевели и температура все не снижалась, держалась под сорок. Таяла моя Снегурочка на глазах, а я ничем ей не мог помочь. Я ей святую воду приносил, губы ей смачивал, на лбу крестик нарисовал. Как вошел, сразу спросил: «Ты простила меня?». «Мне, – говорит, – не за что тебя прощать. Обязательно скажи тем девушкам, с которыми будешь встречаться, что жила на свете такая Настя, которая тебя любила, а еще скажи, что она просила их быть с тобой нежными и внимательными».

Настенька держала мою руку в своей и просила не покидать ее до самой смерти. Так трое суток я рядом с ней и просидел. Не спал, не пил, не ел. Смотрел на нее и читал стихи, все, что знал, все, что помнил, пел песни в полголоса, что-то шептал в бреду. Удивительная это вещь, когда на твоих глазах умирает человек. Лежит, дышит, а через какое-то мгновение уже не дышит. Рука горячая, а тебе говорят, что она умерла. Я за те трое суток потерял двадцать килограмм веса, потерял голос, с неделю после случившегося слова не мог сказать. Когда домой из госпиталя возвращался, брюки держал обеими руками. Пиджак на мне, как на вешалке, висел.

Да перед операцией с меня запросили полтора литра крови. Порядок такой ввели, какой-то умный человек придумал и до сих пор, наверное, берут. Вот я, Собурыч и Кирюха, по полкило им и сцедили. Ребята здорово тогда мне помогли. Я растерялся, приговор врачей меня ввел в совершеннейшую прострацию. В горле ком стоял, в глазах все плыло, да рябило, мир видимый распадался на пазлы, на маленькие кусочки. Ребята во всем поддержали, сказали: «Не переживай, если будет нужно, мы три раза по пятьсот грамм сдадим».

Тут со мной что-то неладное случилось, «дерьмо» полезло изо всех пор. До сих пор не пойму, почему. Возможно, от зависти к такому высоконравственному поступку. Я хихикнул и недоверчиво заявил:

– Вот в это что-то не верится. Ведь я же знаю их хорошо. Для красного словца, скорей, сболтнули.

Леонид улыбнулся и мягко, чтобы не задеть меня, подтвердил сказанное примером.

– Нет, не сболтнули, – сказал Леонид, – тогда еще авария страшная в Москве была и сообщили, что нужна кровь. Так они, не успев прийти в себя после этой сдачи крови, а ноль-пять – это доза не маленькая, поехали сдавать кровь туда. И все, заметь, бесплатно. Боженька, я думаю, за это им многое простит. Так людей любить только у нас умеют. Хорошие у нас все-таки люди. Мы об этом не задумываемся, а как прижмет.

– Ну, и что? Сдали?

– Собурыч рассказывал, приехали они туда, а там столько желающих кровь свою сдать, что со счета собьешься. И врач стоит на крыльце больницы, кричит: «Все! Спасибо! Расходитесь! Для операций крови достаточно». Я знаю, что мы стесняемся, стыдимся признаваться в любви. В любви к людям, к Родине. Оно может, так и надо, так и следует. Но в творчестве своем у каждого есть такая возможность. У всех руки развязаны. Не стесняйся эту любовь проявлять. Не знаю, представится ли мне такая возможность. С тех пор, я имею в виду после смерти Насти, я так никого и не полюбил. Мучить мучил, мучили меня, а любви – нет, любви не было. И про Настю я никогда никому не рассказывал, тебе первому рассказал, и поверь мне, это было не просто.

Мы приехали на кладбище, положили цветы на могилу. Там с черного полированного камня, смотрело на нас наивное, удивительно жизнерадостное девичье лицо. Там же, у ее могилы Леонид сказал мне о том, что объявился его отец и сегодня вечером ждет нас в ресторане.

– Так он тебе в такой день встречу назначил? Какое совпадение. Ее годовщина, и отец нашелся. Надо же.

– Наивный ты, Дима. Это я ему назначил встречу именно в этот день.

2