Отцовский договор

Он открывает глаза. Моргает. Понимает, что сидит ровно, а это уже хороший знак, потому что мертвецы обычно валятся навзничь. Холодный пот – это тоже неплохо, если подумать, потому что мертвецы такого тоже не чувствуют. Чернота начинает смешиваться со световыми точками, сначала это маленькие вспышки света, они сменяются более протяженными линиями, как будто он видит несколько горизонтов, которые подсвечиваются один за другим. Затем мир возвращается, солнце начинает светить в глаза, всё на месте: деревья, дома, скамейка, машины и сидящая рядом тетка с сигаретой.

– Ну как, лучше?

Он кивает. Выглядит она совсем не так, как он себе представлял. Голос у нее красивее, чем лицо. Но какая разница, раз она осталась рядом.

* * *

Папа, который когда-то был сыном, круг за кругом ходит внутри вращающихся дверей на первом этаже Культурхюсета. Старшая, которой четыре, идет рядом с ним и весело хохочет.

– Мы в цирке! – кричит она и машет людям, которые пытаются попасть внутрь, но не могут, потому что папа вместе со старшей и младшим в измазанной бананом коляске заняли все пространство внутри дверей. Колеса у коляски накачаны неравномерно, на верхней губе у младшего засохшие сопли, в корзине под люлькой сложены подпорченные водой книжки-картинки, кодовый замок с тросом, сгнившие мандариновые корки, непарные варежки, забытые запасные носки, насос для колеса, которое сдувается, зонтик, коллекция самых разных камушков, подобранных старшей там и сям, и программка с выставки, на которой они только что побывали.

– Приятельница, – бормочет папа себе под нос. – С чего бы вдруг…

Дочка внимательно смотрит на него. Он замолкает. Выходит из вращающихся дверей. Роется в сумке для подгузников. Чего там только нет, но как назло – ни одного бумажного носового платка. Папа вытирает младшему нос влажной салфеткой, сыну не нравится, что она холодная, и он начинает хныкать, папа вспоминает, как они с подругой были неутомимой парой, мотались по выставкам, кафе, обедам и вечеринкам, каждый день таил в себе столько возможностей, можно было уйти из дома ранним утром и вернуться затемно. Тогда они были двумя ланями, а теперь стали диплодоками, тогда они были как два аквабайка, а стали нефтяными танкерами, им нужно не меньше четверти часа, чтобы сменить курс. Если они заглядывают в уютное кафе, персонал сообщает, что коляску, к сожалению, придется оставить снаружи, а детских стульчиков у них нет. Вот почему папа предлагает пойти на ланч в кафе «Панорама», где сотрудники относятся друг к другу с милым недружелюбием членов одной большой семьи. Вид на город волшебный. Кофе доливают бесплатно. Салат-бар просто класс. Во всяком случае вполне сносный. А еще у них там есть такой сладковатый кукурузный хлеб, младший его просто обожает.

– Да и цены нормальные, – заключает папа.

Но мама обедала там тысячу раз, и ей это место не слишком нравится.

– Тогда выбирай ты, – говорит папа.

– Может, пойдем в «Театральный бар»? – предлагает мама.

Скатерти там белые, а цены высокие. Папа отвечает, что ему туда как-то не хочется.

– А что если в азиатский ресторанчик?

Семейство проходит мимо ресторана на первом этаже. Мама бубнит под нос позиции меню, просматривая его. Папа знает, что она недовольна, в меню нет ничего безглютенного и вегетарианского за исключением двух блюд, но на кассе она узнает, что и в этих двух содержатся молокопродукты. Они выходят из Культурхюсета и останавливаются на ветру на площади.

– Ты теперь и лактозу не употребляешь? – спрашивает папа.

– Предпочитаю не употреблять, – говорит мама. – Ты что, против?

– Нет, конечно, – отвечает папа.

– Я хочу сосиску, – говорит старшая.

– Куда пойдем? – спрашивает папа.

– Кетчуп с сосиской, – говорит дочка.

– Не знаю, тебе чего хочется? – с прашивает мама.

– Сосиску-сосиску-сосиску, – повторяет дочь.

– Джеки рассказывала об одном веганском местечке на Кунгсхольмене, – говорит мама и берется за телефон.

– СОСИСКУ, – требует старшая.