Отцовский договор

– Салон? – говорит старшая.

– Ну еще чуть-чуть, – говорит папа.

– Сааа… Сапоги? – говорит старшая.

Папа сдается. Он с улыбкой смотрит на жену. Она уставилась в окно. Младший, похоже, уснул в коляске, потому что она вставила в уши свои белые наушники.

– А мы встретимся сегодня с дедушкой? – спрашивает старшая.

– Может быть, – отвечает папа. – Посмотрим.

* * *

Туристка, которая хочет быть просто туристкой, изо всех сил старается не замечать всего, что уродует город. Она была здесь когда-то в середине восьмидесятых, тогда она работала в финансовой корпорации и жила в роскошном отеле на Биргер Ярлсгатан, ее работодатель платил за еду и напитки, у них с утра до ночи были деловые встречи и времени на достопримечательности особо не оставалось, но в последнее утро перед тем, как их должно было забрать заранее заказанное такси, она прогулялась по городу пешком. Это был на редкость красивый город. Вода серебрилась. Люди сияли.

Даже у уличных бомжей вид был посвежее. Да и были ли бомжи в то время? Она напрягает память. Нет. Были компании хиппи, которые играли на гитаре, группки христиан, которые угощали прохожих кофе, индейцы в национальных одеждах, которые играли на сирингах. Но она не припомнит никаких бомжей или попрошаек, вообще нищеты как таковой. Несколько лет подряд она жила в разъездах между столицами, у нее был чемодан, и его содержимое менялось, когда между командировками она ненадолго заглядывала в свою квартирку. Она жила там уже второй год, но так и не обзавелась кастрюлями. Она работала по восемьдесят, а то и по сто часов в неделю.

– Это на шестьдесят часов больше, чем нужно, – говорила мама. – Тебе надо сделать перерыв. Передохнуть. Взять отпуск. Встретиться с друзьями. Сходить на танцы. Завести семью. Провести время со мной.

– Не беда, – отвечала она. – Я молода. У меня есть время.

Потом у мамы обнаружили лейкемию, дочь вернулась домой, чтобы ухаживать за ней, мама умерла в феврале 1993-го, а осенью дочь пошла учиться на медсестру. Вообще-то ее специализацией были дети и подростки, но первым рабочим местом стал дом престарелых с фантастическим видом из окон. Ей там так понравилось, что она осталась насовсем.

Каждое утро она делала обход, чтобы поздороваться с подопечными старичками, стучала в двери и распахивала шторы, проветривала комнату от запаха мочи и меняла белье, уговаривала их спуститься к завтраку в столовую, чтобы выпить чашку кофе и, когда они наконец спускались туда, всякий раз пыталась вытянуть из них воспоминания о военном времени, о том, каково это было – атаковать нацистов в Дьеппе в 1942-м или интернировать японцев в лагеря в 1943-м, расспрашивала, как выглядела Европа в 1948-м, когда они против отцовской воли сбежали из дома и начали работать в Красном Кресте. Но все они, казалось, прожили свои жизни в безопасном отдалении от эпицентра событий. 7 мая 1945 года они не выходили на центральные улицы городов, чтобы отпраздновать конец войны, потому что знали, что народу там будет тьма. А сколько шумихи было вокруг высадки на Луну, но 20 июля 1969 года одна из них затеяла стирку, а у другого гостил двоюродный брат. У некоторых все так перепуталось в голове, что они не могли вспомнить имен собственных братьев и сестер, другие предпочитали рассказывать о дне сегодняшнем, а не о былом. Они обсуждали внуков, которые приняли участие в танцевальном конкурсе, сыновей, которые подумывали переехать за границу, эмигрантов, которые заявились сюда строить свои мечети и жить на пособие.

– Моя мама эмигрировала сюда, – сказала та, у которой больше не было мамы. – Она отказалась от своих политических идеалов на родине ради работы охранницей на парковке. За двадцать лет она всего три дня провела на больничном, а потом умерла от лейкемии.

– Бедняжка, – сказал Джеймс, 84 года.

– Всегда есть исключения, – с казала Тельма, 91 год.

– Среди эмигрантов редко встречаются такие трудолюбивые люди, как твоя мама, – с казала Хелен, 89 лет.