В моей душе живёт одно яркое детское воспоминание, и в заключение я хочу поделиться им с тобой. Мне было всего семь или восемь лет. Мои глаза блуждали по полю, которое было рядом с нашим домом, и я заметил живое существо серо-коричневого цвета, но поскольку я не мог понять, кто это, я подбежал к нему, чтобы разглядеть получше. Подойдя ближе, я увидел, что это большой и сильный орёл, который приземлился на нашем поле. Он был болен — серая окраска испещрена пятнами, — и он ослаб настолько, что я смог приблизиться к нему. Жёлтые когти, толстые и мощные, свидетельствовали о былом величии и силе старого бойца. Я не знаю, был ли он просто слишком стар и измучен битвами, или же он был болен из-за того, что питался отравленной падалью, которую разбрасывали для лисиц и птиц-падальщиков, чтобы отгонять их от гнездовий гаги. Вскоре от этой порочной практики отказались. Орёл приземлился там, на поле, и ему очень не понравилось, что маленький мальчик подошёл совсем близко. Сначала он зашипел, потом закричал и посмотрел на меня пронзительным взглядом; после этого он расправил свои ободранные крылья. И я увидел, какой он измождённый. У него не было многих маховых перьев, и сквозь голые участки крыльев проступали кости, как если бы с него содрали оперение в разных местах. Я был уверен, что эта большая птица никогда уже не полетит, и сочувствовал орлу. Я хотел взять его и принести домой на ферму, но он побежал от меня, размахивая крыльями, и я бегал за ним по полю. В оставшихся у орла маховых перьях пел и свистел ветер, и этот свист был похож на звук насоса, как у трюмной помпы; но затем случилось величайшее чудо, то, чего не могло произойти: птица взлетела, перелетела через забор, едва не задев его, и полетела прямо к берегу, и дальше — над океаном, — и скрылась из вида вдали, там, где синева океана сливалась с синим небом.
После этого я ни разу не видел орла, и мне пришла в голову мысль, что это видение, возможно, не было реальностью, скорее это был сон, который стал реальностью в моём сознании, и в этом сне содержалось важное послание. В самом деле, мне временами кажется, что моя душа, так же, как эта птица, всегда пыталась вырваться из повседневной суеты земной жизни и подняться над ней; и сейчас, когда я пишу это письмо, я точно так же пытаюсь парить в небесах поэзии; и если на то будет воля богов, я в конце концов, несомненно, прилечу к тебе — на ободранных крыльях.
Мне кажется, я хорошо и правильно сделал, написав ответ на твоё письмо, милая Хельга. И даже если тебя уже нет в живых и ты не сможешь его прочесть, меня утешает то, что я нацарапал тебе эти строки.
Вчера я взял трость, пошёл на прогулку на своих дряхлых ногах и лёг на траву на Кочках Хельги, как часто делал раньше. На юге кучевые облака быстро неслись по небу, но в промежутках между облаками мелькало солнце, и восхитительный солнечный луч прошёл между облаками и осветил землю — меня и всё, что было вокруг — или, я бы сказал, нас с тобой — меня, лежащего на твоей груди.
Прилетела благостная белая трясогузка и приземлилась на ближайшей кочке; я спросил её, как меня учила бабушка Кристин, где я буду жить в следующем году; но трясогузка просто стояла, виляя хвостом вверх и вниз, и не улетала, и я понял, что смертный час вопрошающего предопределён. Солнечный луч залил склон таким теплом и светом, что я почувствовал в этом знамение, посланное мне великим животворящим духом, и я заплакал, дряхлый старик на побережье Исландии, лежащий между двумя кочками, Кочками Хельги. Я понял, что жизнь человека омрачают не острые клинки и стрелы, которые вонзаются в тело и ранят, а мягкий зов любви, на который человек не откликнулся, — письмо Хельги, святое письмо, на которое я отвечаю слишком поздно; теперь в свете прожитых дней я ясно вижу, что я тоже люблю тебя.
От автора