Ответный удар (Послешок)(Повторные толчки)

Пенни ничего не сказала сразу. Она сама закурила сигарету, затянулась, поморщилась и сделала глоток вина, чтобы избавиться от привкуса. Она изучала его сквозь дымовую завесу. Наконец, она произнесла слова: “Любой, кто взглянул бы на тебя или послушал тебя хоть немного, решил бы, что ты развалина”.

“Он тоже был бы прав”, - сразу же сказал Рэнс с некоторой извращенной гордостью.

Но Пенни покачала головой. Она снова затянулась сигаретой. “Черт возьми, я не знаю, почему я курю эти штуки, кроме того, что я становлюсь таким нервным, когда не курю”. Она сделала паузу. “На чем я остановился? О, да. Ты как старый лом, весь покрытый ржавчиной. Любой, кто посмотрит на это, решит, что может сломать его о колено. Но посередине сплошное железо. Этим ты можешь проломить кому-нибудь голову так же легко, как и нет.”

Ауэрбах хмыкнул. Он не привык к похвале — даже такой двусмысленной похвале — от нее. И ему нравилось чувствовать себя дряхлым; всякий раз, когда он в чем-то терпел неудачу, у него было встроенное оправдание. Он сказал: “Черт возьми, в наши дни мой собственный лом работает не так, как положено, в половине случаев”.

Пенни фыркнула. Затем она сказала: “Ты мешаешь с песком”, в чем была неприятная доля правды. “Ты хочешь вернуться в отель или хочешь пройтись со мной по магазинам?”

“Я вернусь в отель”, - сказал он без малейшего колебания. “Ты ходишь по магазинам так, как охотник на крупную дичь отправляется на сафари”. Это тоже было своего рода комплиментом.

Пенни отправилась противопоставлять свой плохой французский и наивность Среднего Запада торговцам Марселя. Рэнс взял такси и поехал в Ла-Резиденцию Бомпард. Он пробыл там недолго, прежде чем кто-то постучал в дверь. Приобретенный им "Люгер" был нелегальным, но многое из того, чем он занимался во Франции, было нелегальным. “Кто это?” — спросил я. спросил он, его скрипучий голос был резким от подозрения — он не ожидал компании.

К его удивлению, ответ пришел на английском: “Это я — Моник Дютурд”.

"ой." Он сунул пистолет в карман, прежде чем открыть дверь. “Привет”, - сказал он тоже по-английски. “Входи. Чувствуй себя как дома.”

”Спасибо". Она оглядела комнату, затем медленно кивнула. "да. Вот каково это — быть цивилизованным. Я помню. Прошло уже много времени.”

”Садись", — сказал Ауэрбах. “Могу я предложить тебе немного вина?” Она покачала головой. Он спросил: “Тогда что я могу для вас сделать?”

“Я хотел бы знать”, - ее английский был медленным и точным; ей приходилось думать между словами, как он делал с французским, хотя она говорила немного лучше, — “почему вы дружите с этим эсэсовцем, этим Дитером Куном”. После этого она произнесла несколько слов на безупречном французском, совсем не похожем на тот, который он изучал в Вест-Пойнте. Он не знал точно, что они имели в виду, но тон был безошибочным.

“Почему?” — спросил он. “Потому что у нас с ним один и тот же враг. Вы помните Гольдфарба, еврея, которого английский торговец имбирем прислал сюда, когда это место еще было частью рейха?” Он подождал, пока она кивнет, затем продолжил: “Я использую нациста, чтобы отомстить англичанину”.

”Я понимаю", — сказала она. “Если бы это был я, я бы использовал англичанина, чтобы отомстить нацисту, который сделал меня своей шлюхой. Это правильное английское слово, блудница?”

“Да, я понимаю это", — неловко сказал Рэнс. “Извините, мисс Дютурд, но мне кажется, что многие люди в имбирном бизнесе — ублюдки, и вы должны выбрать того, кто поможет вам больше всего в любой момент. Для меня прямо сейчас это Кун. Как я уже сказал, мне очень жаль.”

”Ты…" Она снова подыскивала слово. “Прямолинейный”. Рэнс улыбнулся. Он ничего не мог с собой поделать. Он никогда раньше не слышал, чтобы кто-то действительно говорил прямо. Он махнул ей, чтобы она продолжала, и она продолжила: “В этом ты похож на моего брата. Он тоже не извиняется за то, что делает.”

“Я не сожалею о том, что причинил Ящерицам вред любым возможным способом", — сказал Рэнс. “Превратить их в имбирных наркоманов не так хорошо, как застрелить их, но это сойдет”.

“Я не люблю Ящериц, но я отношусь к Бошам так же, как вы относитесь к ним… к ним”, - поправила себя Моник Дютурд.

“А как чувствует себя твой брат?” Ауэрбах не собирался упускать шанс собрать информацию о людях, с которыми он имел дело.

Он получил больше, чем рассчитывал. “Пьер?” Губы Моники Дютурд презрительно скривились. “Пока он может получить свои деньги, ему все равно, откуда они берутся”. Ауэрбах тоже нечасто слышал "откуда". Ему пришло в голову, что она выучила английский по книгам. Она добавила: “И если он не получит свои деньги, когда должен, то, возможно, произойдут неприятные вещи”.

Уверен, черт возьми, это стоило знать. И все же Рэнс, возможно, был бы счастливее, не услышав этого. Они с Пенни оставались мелкими рыбешками в аквариуме, полном акул.

Пекин был моим домом. Лю Хань не была уверена, когда впервые вернулась в город, но это было так. К своему настоящему удивлению, она даже обнаружила, что рада есть лапшу чаще, чем рис.