Ответный удар (Послешок)(Повторные толчки)

“Я слышал, что вы страдаете от лучевой болезни, — сказал Молотов, возвращаясь к своему столу после необычного проявления заботы, — но я понятия не имел…”

Пожатие плечами Нуссбойма тоже выглядело напряженным. “Судя по всему, что мне говорят врачи, я должен был умереть от дозы радиации, которую принял”. Он снова пожал плечами. “Я все еще здесь. Я намерен пробыть здесь еще некоторое время. Они говорят, что сейчас у меня гораздо больше шансов заболеть раком позже, но я тоже ничего не могу с этим поделать. Кто знает? Может быть, я еще раз превзойду шансы.”

“Я надеюсь на это”, - сказал Молотов в целом искренне. Нуссбойму не нужно было вытаскивать его из камеры, в которую его заточил Берия, но он сделал это. Впоследствии сотрудник НКВД проявил разумность в вознаграждении, которое он просил. И поэтому Молотов действительно желал ему добра. В конце концов, он был полезен.

“Спасибо", ” сказал Нуссбойм. “А пока я служу Советскому Союзу”.

"хорошо." Молотов одобрительно кивнул. “Говорит как Старый большевик”. Сталин, конечно, уничтожил большинство Старых большевиков, людей, которые совершили русскую революцию. При необходимости Молотов всегда мог убрать Нуссбойма. Осознание этого было обнадеживающим. Генеральный секретарь продолжал: “Расскажите мне о ситуации в Польше”.

“У вас будет — или вам лучше — больше актуальной информации, чем я могу предоставить”, - ответил Нуссбойм. “Я провел большую часть последних нескольких месяцев на спине с воткнутыми в меня иглами и трубками”.

Молотов всегда был тощим, даже хилым, маленьким человечком — что вполне могло помочь ему в безопасности во время правления Сталина, поскольку Иосиф Виссарионович тоже не был слишком крупным. Однако, несмотря на то, что он выглядел совсем не крепким, он всегда был здоров. Мысль о том, чтобы лечь в больницу — доверить свое физическое благополучие врачу, которого он не мог полностью контролировать, — вызывала у него озноб. Изо всех сил стараясь не думать об этом, он сказал: “Вы были на месте в течение некоторого времени, и вы пережили боевые действия, чего не сделали многие из наших оперативников. И, конечно же, вы уроженец Польши. Тогда ваши впечатления о том, что там происходит, будут иметь для меня особую ценность”. “Вы слишком добры, товарищ Генеральный секретарь”, - пробормотал Дэвид Нуссбойм, казавшийся искренне тронутым. “Из того, что я видел, евреи твердо стоят за Расой, которая понимает это и использует это. Многие поляки выступают за независимость, но они тоже — все, за исключением нескольких фашистских безумцев или прогрессивных коммунистов — предпочитают Ящеров либо Рейху, либо Советскому Союзу”.

Это хорошо согласуется со всем, что Молотов уже слышал. Он спросил: “Как вы думаете, насколько большой ущерб, нанесенный Польше в результате боевых действий, заставит поляков и евреев возненавидеть Расу?”

“Боюсь, здесь я не смогу рассказать вам многого”. Нуссбойм одарил советского лидера костлявой усмешкой. “Я сам получил серьезные повреждения слишком рано в ходе боевых действий, чтобы иметь свое мнение. Однако, если хотите, я вернусь, чтобы провести расследование.”

“Я подумаю об этом”, - сказал Молотов. “Во-первых, однако, вам явно нужно больше времени на восстановление”. Если бы человек из НКВД поспорил с ним, он бы сразу отправил Нуссбойма обратно в Польшу — нет инструмента лучше, чем тот, который активно хотел быть использованным. Но Дэвид Нуссбойм не стал спорить. Это немного разочаровало Молотова, хотя он показал это не больше, чем все остальное.

Мордехай Анелевич поднял бокал сливового бренди в знак приветствия. “Л'чайм”, - сказал он, а затем добавил: “И за жизнь всей семьей”.

”Омайн", — сказала его жена. Его сыновья и дочь подняли бокалы — даже Генрих сегодня выпил рюмку сливовицы. Мордехай выпил. Так же поступили Берта и их дети.

Генрих до этого пил сливовый бренди не чаще одного или двух раз. Затем он сделал крошечные глотки. Сегодня вечером, подражая своему отцу, он отбил весь удар сразу. Он захлебнулся, слегка поперхнулся и сильно покраснел. “Я отравлен?” он захрипел.

“Нет”. Мордехай изо всех сил старался не рассмеяться. “Поверь мне, тебе нужно выпить гораздо больше сливовицы, чем это, чтобы как следует отравиться”.

“Мордехай!” — укоризненно сказала Берта Анелевич.

Но Анелевич только ухмыльнулся своей жене — и Генриху, чей цвет лица возвращался к норме. “Кроме того, если вы действительно пьете слишком много, вы обычно не знаете, насколько вы отравлены, до следующего утра. Ты еще не выпил достаточно, чтобы беспокоиться об этом.”

Его жена послала ему еще один укоризненный взгляд. Он притворился, что не видит этого. Они были женаты достаточно долго, чтобы ему время от времени сходили с рук подобные вещи. Взгляд, который его жена послала ему за то, что он проигнорировал первый, предупредил его, что такие вещи не могут сходить ему с рук слишком часто.