Падение с небес

Эти простые действия – вспышка фосфорной спички, смачная затяжка табачного дыма, его синеватое облачко в свете фонаря – вероятно, спасли Марку жизнь. Злость в груди вспыхнула с новой силой, и он почувствовал, что теперь сможет преодолеть и боль, и крайнюю физическую усталость. В нем возродилась воля бороться дальше, и Марк продолжил карабкаться вверх.

Во время подъема Марк порой забывал, где он и что он делает, ощущение реальности происходящего временами покидало его. Дошло до того, что все его существо вдруг охватило чувство удивительного тепла и благополучия, сознание его оказалось на зыбкой грани сна и яви, но Марк быстро спохватился и удержался на скале, иначе полетел бы вниз; тогда он нарочно ударил по камню правой рукой. Запястье пронизала острая боль, он вскрикнул – но вместе с болью к нему снова пришла решимость.

Однако, несмотря на холод и боль, и эта решимость медленно угасала, и Марка снова стали одолевать видения. Ему вдруг стало казаться, что он – один из тех избранных царем Чакой воинов, которые ползут вверх по страшной скале следом за своим повелителем к вершине Чакас-Гейт. Марк вдруг поймал себя на том, что начинает нести какую-то тарабарщину на ломаном зулусском, а в голове его слышится глубокий, звучный голос царя, зовущего за собой и подбадривающего его. Он подумал, что надо ползти вверх быстрее – и тогда он сможет увидеть лицо правителя. В своем нетерпении Марк поскользнулся, его потащило вниз, все быстрее и быстрее, пока ноги с силой не уперлись в ствол карликового деревца, выросшего в морщине утеса. Падение прервалось, но от боли в сломанных ребрах он снова вскрикнул.

Марк опять полез вверх и вдруг услышал голос Стормы. Он звучал столь отчетливо и ясно, что Марк остановился и повернул голову, вглядываясь в пронизываемую дождем темноту. Она находилась совсем рядом, плыла над его головой, он видел ее бледный и изящный прекрасный образ.

– Давай же, Марк, – говорила Сторма, и ее голос эхом звенел у него в голове, как серебряный колокольчик. – Иди вперед, не останавливайся, любимый мой.

И тогда он понял, что Сторма жива, что она не умирает в холодной больничной койке, что она здесь, рядом, пришла помочь ему в его страданиях и спасти от изнеможения.

– Сторма! – крикнул он, снова рванулся вверх и упал лицом прямо в короткую мокрую траву на вершине утеса.

Больше Марк ничего уже не хотел, только лежать здесь – он готов был оставаться здесь вечно. Он даже не вполне был уверен, что в самом деле добрался до вершины, что это не плод его бредового воображения; возможно даже, он умер, но больше ему ничего уже не требовалось.

Не сразу он снова почувствовал, как на щеку падают капли дождя, услышал голос маленьких древесных лягушек, цокающих под дождем, почуял холодное дыхание ветра и даже с некоторым сожалением понял, что он еще жив.

К нему снова возвращалась боль. Сначала в запястье, потом она распространилась по всему телу, и теперь ему казалось, что у него нет больше сил выносить ее.

Потом вдруг перед его внутренним взором предстала ясная картина: Дирк Кортни склоняется к телу отца с поднятой дубинкой, готовый нанести удар, – и снова Марка охватил гнев, который спас его.

Марк встал на колени и огляделся. В сотне ярдов на самом въезде на мост стоял грузовик, в свете его фар Марк разобрал очертания человека.

Еще одним огромным, изматывающим усилием Марк встал на ноги. Он стоял, покачиваясь и накапливая силы для следующего тяжелого шага.

Под дождем, сжимая в повисшей руке револьвер, стоял Питер Боутс. Рыжеватые волосы его промокли от дождя, вода ручьями текла по его лбу и щекам, и он то и дело вытирал их левой рукой.

Дождь промочил насквозь и плечи его плаща, и Питера время от времени охватывал приступ лихорадочной дрожи – не столько от холода, сколько от страха.

Неожиданно для себя он стал свидетелем и даже участником страшных событий, повлиять на которые оказался не в силах; вихрь происходящего подхватил его, завертел, и теперь он опутан со всех сторон, как паутиной, из которой ему никак не выбраться, какие бы отчаянные попытки ни предпринимал его мозг искушенного юриста.

«Соучастие в убийстве, с самого начала и до конца», – лихорадочно думал он. Он не хотел знать, что там сейчас творится, у подножия скалы, но тем не менее ощущал болезненное упоение и ужас перед происходящим.

Все получилось совсем не так, как он представлял, когда принял решение пойти в Дирку Кортни. Он-то думал, что скажет несколько слов и сможет уйти, делая вид, что ничего такого не случилось, вернется домой, залезет в теплую постель под бочок к жене и накроется одеялом с головой.

Он совсем не был готов участвовать в этом ужасе и насилии, к тому, что будет держать в руке пистолет, к этому отвратительному кровавому делу в теснине реки.

«Карается смертной казнью», – подумал он и снова задрожал. Ему захотелось бежать, но бежать было некуда.

– Господи, – прошептал он вслух, – зачем я это сделал? Зачем, Господи, зачем…