Падение титана, или Октябрьский конь

Никто из присутствующих не возразил. Все думали о полученных новостях. Марк Антоний, оказывается, уже дошел до Амфиполиса еще с восемью легионами и тысячью конников. Это бы ладно, но к Фессалонике следом за ним подтянулся Октавиан и тоже, не останавливаясь, проследовал дальше. Несмотря на недомогание, из-за которого его несут в паланкине.

Кассий отдал все самое лучшее Бруту. Лучшую кавалерию, лучшие легионы, укомплектованные закаленными ветеранами Цезаря, лучшую артиллерию. Он не знал, чем еще поднять дух своего вечно сомневающегося и робкого партнера, чересчур мелкотравчатого в сравнении с масштабами грандиозной затеи. Ибо Брут был именно таким, какое бы количество тактических идей его временами ни посещало. Сарды со всей убедительностью показали Кассию, что Брута больше интересуют абстракции, чем реалии воинской жизни. Это даже нельзя было назвать трусостью, и по большому счету Кассий не взялся бы утверждать, что война и сражения пугают Брута. Но он с необъяснимой небрежностью отмахивался от всех военных дел, даже от самых необходимых. Не склонялся над картами, не обходил своих людей, подбадривая их, а вместо этого дискутировал с философами или писал леденящие кровь письма покойной жене. А с плохим настроением тоже боролся по-своему: не пытался сделать что-нибудь стоящее, а пускался в рассуждения о страшной гибели Цицерона и о том, как он будет вершить над триумвирами суд, совершенно не сознавая, что ему это не по зубам, и слепо веруя в какую-то высшую справедливость. Такие плохие люди, как Октавиан и Антоний, победить, по его мнению, никак не могли. Восстановление прежней Республики и прав римских аристократов – слишком благородные цели, и они восторжествуют. Кассий, глядя на это, просто пожимал плечами и делал все возможное, чтобы защитить Брута от слабостей Брута. «Лучшее, что у нас есть, пусть будет твоим, Брут, бери!» И надо бы принести жертву Вейовису, древнему богу сомнений, чтобы избежать их.

Кассий очень старался для Брута, но Брут этого даже не замечал.

Антоний прибыл к реке Ганга в последний день сентября и возвел лагерь почти в миле от изогнутой стены, защищавшей позиции освободителей.

Он понимал всю трудность своего положения. У него нет топлива, а ночи очень холодные, обоз с провиантом отстает на несколько дней, а вода в колодцах, которые он вырыл, забраковав речную воду, оказалась такой же соленой и грязной. Но освободители что-то пьют. Значит, у них есть доступ к горным ключам! И он послал солдат обследовать гору Пангей, где тем удалось найти пресную воду. Теперь ее нужно как-то доставлять в лагерь, пока инженеры, используя солдатский труд, не построят временный акведук.

При всем при том Антоний продолжал делать то, что делал бы на его месте любой компетентный римский военачальник. Обносил свои позиции стенами, брустверами, башнями, траншеями, потом втащил наверх артиллерию. В отличие от Брута и Кассия он построил один общий лагерь для пехоты, своей и Октавиана, и с обеих сторон прилепил к нему два лагеря поменьше – для резерва и той части кавалерии, чьи лошади будут пить солоноватую воду. В том лагере, что был ближе к морю, он поместил два худших своих легиона и свой штаб, а в другом оставил достаточно места для двух легионов Октавиана. Два плюс два – четыре, – хороший резерв.

Изучив ландшафт, он решил, что если здесь и произойдет бой, то драться будет пехота, поэтому тайно, ночью, отослал обратно в Амфиполис всю кавалерию, кроме трех тысяч конников с самыми неприхотливыми и выносливыми лошадьми. Расположив ставку Октавиана напротив собственной, он совершенно не подумал о том, что болезнь Октавиана усугубится от близости животных. Он не обращал внимания на подобные мелочи. Но его очень злило, что легионы почему-то не стали хуже относиться к этому маленькому слабаку из-за его бабьей хвори. Неужели им действительно кажется, что он заступается за них перед Марсом?!

Октавиан, которого все еще несли в паланкине, прибыл со своими пятью легионами в начале октября, а через день пришел и обоз. Увидев, где Антоний поместил его, Октавиан в отчаянии взглянул на Агриппу, но, поскольку деваться было некуда, не стал возражать.

– Все равно не поймет, сам он слишком здоров. Мы поставим мою палатку за палисадом, в самом дальнем конце. Там задувает морской ветерок, болота ему не преграда. Надеюсь, он будет относить пыль в сторону.

– Это возможно, – согласился Агриппа.

Его поражало, что Цезарь смог одолеть такое огромное расстояние. Его воля действительно сильнее, чем у обыкновенного смертного. Он не сойдет с дистанции, он не даст себе умереть, он не позволит Антонию взять над ним верх.

– Если ветер переменится или пыли прибавится, Цезарь, – добавил он, – ты всегда сможешь незаметно пройти через задние маленькие ворота к болотам, там тебе будет полегче.

Под Филиппами каждая сторона имела по девятнадцать легионов пехоты, что составляло около ста тысяч солдат, но у освободителей было более двадцати тысяч кавалеристов, а Антоний свои тринадцать тысяч сократил до трех.