Палома

Я подозревала, что пастухам не нужны каблуки, перья и блестки. И уже собиралась рассказать о простых, но очень качественных эспадрильях, которые мы поставляем на северные шахты, когда он добавил:

– Аргентинки обожают моду. У меня в Буэнос-Айресе есть подруга – танцовщица танго, я уверен, что ей это очень понравится.

Подруга? Я замерла. Как она выглядит? Дотрагивались ли до ее тела эти руки, которые так меня заворожили?

– В Аргентине ее уже хорошо знают, а она очень любит яркие костюмы.

Мы с Анри молчали. Во время поездки по шахтерским поселкам мы узнали, что говорящий клиент всегда перспективнее молчащего. Умение слушать – очень важное качество. И не только в любви.

– Может, подарить ей одну-две пары? – предложил он. – Возможно, благодаря ей вы сможете заявить там о себе.

Паскуаль был не только красив как бог, но еще и щедр и доброжелателен. На моем лице блуждала глупая улыбка. Я не могла составить и двух связных предложений. Видя, что я не реагирую, Анри воскликнул:

– Блестящая идея! Мы дадим тебе несколько моделей разных размеров. Что скажешь, Палома? Твои модели в Америке!

Я восторженно закивала.

– За Аргентину, овец и за танго!

Я ни на секунду не поверила в эту затею. Танцовщицы танго, скользящие по полу в эспадрильях? Но я вежливо соглашалась, стараясь сохранить не только энтузиазм Анри, но и ту тоненькую ниточку, которая начала завязываться между мной и Паскуалем.

– И за ласточек, которые взлетели! – радовался Анри.

У Анри была масса достоинств, но больше всего мне нравилось, что он по-настоящему гордился работой со мной. Он никогда не упускал случая отметить, что я была первой женщиной, вставшей во главе мастерской. И, по его мнению, далеко не последней: скоро женщины совершат свою революцию. Я тебе уже говорила, Лиз, что Анри всегда опережал свое время.

Следующий час мы провели за непринужденной болтовней, как трое друзей, знакомых с детства. Анри откупорил бутылку и достал из ящика местную колбасу. Я поставила пластинку в граммофон. В мастерской заиграла негромкая джазовая мелодия.

На улице было уже темно. Откинувшись на стуле, в одной рубашке, Анри без конца расспрашивал Паскуаля о его новой стране. Несколько свечей на столе освещали теплым светом фреску мадемуазель Веры.

– Как вы познакомились? – вдруг спросил Анри.

Паскуаль, замявшись, опустил глаза. По моей спине пробежала дрожь. В моих мыслях улыбка Альмы заслонила руки красавца-пастуха.

– Он был там, когда моя сестра… – пробормотала я. – Когда моя сестра…

Я не смогла закончить фразу. Игла добралась до центра пластинки. Граммофон заскрежетал.

– Понятно, – тихо сказал Анри.

Паскуаль откашлялся. Взглянул на часы.

– Думаю, мне пора.

Анри вскочил на ноги. Где он остановился? Можно пройтись вместе. А мне нужно было закончить кое-какие дела.

– Очень рад был повидать тебя, – сказал Паскуаль, глядя на меня своими зелеными глазами.

Не помню, что я ответила. Я потерялась где-то среди аргентинских пастбищ.

Он сунул коробки с обувью под мышку, кивнул мне, и дверь в мастерскую захлопнулась.

Я была оглушена. Измучена необходимостью сдерживать порывы собственного тела, которое больше не узнавала. С трудом сдерживала желание прильнуть к этому рту. Да что со мной такое?

Я схватила карандаш и бумагу. Рисовать, чтобы занять голову чем-то другим. Очистить ее от мыслей, столь же непристойных, как песни Гедеона. Дрожащей рукой я набросала изгиб ноги. Перед глазами стоял изгиб его шеи. Лента вокруг щиколотки. Его пальцы на моих запястьях. Хрипло застонав, я разорвала лист.

На столе медленно догорали свечи. А рядом – мой блокнот, пустые бокалы, остатки нашего импровизированного ужина.

И его берет.

42

Раздались три осторожных стука в дверь.

Мое сердце остановилось. Там, с другой стороны – его улыбка, его глаза. Его руки.

– Я…

– Вот, держи, – перебила я его, протягивая то, за чем он вернулся.

Между нами пробежали искры. «Что на моем месте сделала бы Колетт?»

 – раздался голос внутри меня. Ответ был очевиден. Но на самом деле вопрос заключался в другом: нужно ли мне следовать ее примеру?

– Ты ничуть не изменился.

Раскаленная тишина. Поднеси спичку – и мастерская запылает.

– А ты изменилась, – ответил он.

А потом указал подбородком на мои короткие волосы:

– И тебе идет.

Снаружи ночная прохлада, стрекот сверчков, пенье жаб. Его красота меня завораживала. Его зеленые глаза, четко очерченные скулы, отрастающая борода и улыбка – ах, Лиз, эта улыбка!

«Черт возьми, Роза! – кричал голос в моей голове. – Ответь что-нибудь! Пригласи его войти! Стоило ли слушать истории Колетт, чтобы вот так стоять и ничего не делать!»

И тогда, не задумываясь – почти не задумываясь, – я коснулась его губ своими. Вкус местного вина и дальнего ветра. Мягкость горных пастбищ и сила больших просторов. Никогда в жизни я не пробовала ничего вкуснее. Он взял мое лицо в свои руки. Погладил по щеке. Я вся была одним большим криком желания. Его кожа на моей. Я пылала.