Памяти Пушкина

Сравните эту сценку с пушкинской, проверьте ту и другую данными самой жизни и литературными изображениями народнической школы, например очерками Глеба Успенского, и, быть может, за некоторою наружною холодностью пушкинского наброска вы почувствуете тот обнаженный, глубоко драматичный народнический реализм, каким проникнуты лучшие произведения наших беллетристов-народников и какой у Некрасова весьма часто подкрашивался сентиментальничанием.

Отмеченным не исчерпывается потомство Пушкина. Едва ли не самое глубокое в пушкинской поэзии отразилось в излюбленной форме современного творчества – в романе и повести, к которым и сам Пушкин начал весьма заметно тяготеть во вторую половину своей деятельности. Как и в стихах, здесь прежде всего отразилась художественность формы Пушкина, и, например, мастер русского слова Тургенев скромно называл себя учеником Пушкина. Пушкин, говорил Тургенев, создал наш поэтический, наш литературный язык; нам и нашим потомкам остается только идти по пути, проложенному его гением[604]. Язык Пушкина, как это заметил Анненков по поводу «Арапа Петра Великого», прост, безыскусствен, но точен и живописен, а рассказ невозмутимо спокоен; в нем без всякого усилия являются лица и происшествия, вполне живые и законченные; твердыми стопами ведет он происшествие, не замазывая пустых мест и не пестря подробностей[605]

. По собственному выражению Пушкина, «точность, опрятность – вот первые достоинства прозы. Она требует мыслей и мыслей; блестящие выражения ни к чему не служат»[606]. «Пишите с простотой; пишите просто, искренно то, что вас занимает», – повторяет позднее Тургенев, и те же мысли развивает Л.Н. Толстой в своем недавнем труде об искусстве. Ср. интересное сообщение г. Сергеенко о том, при каких обстоятельствах начата была «Анна Каренина».

Вечером 1878 года Лев Николаевич вошел в гостиную, когда его старший сын читал вслух своей тетке «Повести Белкина». При появлении Льва Николаевича чтение прекратилось. Он спросил, что читают, раскрыл книгу и, прочитавши: «Гости съезжались на дачу»[607]

, пришел в восхищение. Вот как всегда следует начинать писать! – сказал он: это сразу вводит читателя в интерес. Родственница Толстых заявила, что как бы хорошо было, если бы Л.Н. написал великосветский роман. Прийдя в свой кабинет, Л.Н. в тот же вечер написал: «Все смешалось в доме Облонских», и потом уже, когда начал писать роман, поместил в начале: «Все счастливые семьи…» и т. д.[608]

«Евгением Онегиным» Пушкин положил начало художественному бытовому роману русскому, как для повести он то же сделал «Домиком в Коломне» и «Повестями И.И. Белкина». Белинский, далее, отметил, что одна из глав «Арапа Петра Великого» своим появлением упредила все исторические романы Загоскина и Лажечникова; семь глав неоконченного «Арапа Петра» представлялись Белинскому «неизмеримо выше и лучше всякого исторического русского романа, порознь взятого, и всех их, вместе взятых»! Это замечание, при оценке художественных воспроизведений допушкинской Руси, не потеряло своего значения и по настоящее время, так как даже «Князь Серебряный» А. Толстого не чужд некоторой манерности и декоративной историчности. Только Л.Н. Толстой, в своем известном историческом романе из более близкой нам эпохи, обнаружил ту же глубину взгляда, широту размаха и спокойную прелесть рассказа, какими проникнуты «Арап Петра Великого» и «Капитанская дочка», которую Страхов совершенно справедливо поставил в непосредственную связь с «Войною и миром». Самая характеристика русского общества Наполеоновских войн, как она сделана Л.Н. Толстым, была до известной степени намечена Пушкиным в отрывке «Рославлев»[609]

.

Обращаясь к тому, что Пушкин дал в рамках этих произведенмй, заставим опять говорить такого компетентного судью, как Тургенев: «Пушкин (говорит он) в своих созданиях оставил нам множество образцов, типов того, что совершилось потом в нашей словесности»[610].

Еще сильнее высказывал то же другой великий писатель, ученик Пушкина Гончаров: «От Пушкина и Гоголя в русской литературе теперь еще пока никуда не уйдешь. Школа Пушкино-Гоголевская продолжается доселе, и все мы, беллетристы, только разрабатываем завещанный ими материал… Пушкин – отец, родоначальник русского искусства, как Ломоносов – отец науки в России. В Пушкине кроются все семена и зачатки, из которых развились потом все роды и виды искусства во всех наших художниках, как в Аристотеле крылись семена, зародыши и намеки почти на все последовавшие ветви знания и науки»[611].