Памяти Пушкина

Нельзя сказать, чтобы поэты чистого искусства забыли этот завет; они даже нередко, как особенно Майков и Полонский, служили ему, но служили вскользь, надеясь вполне осуществить его только в служении чистой красоте. Тот народ, в котором чувство красоты составляет потребность жизни, по убеждению графа А. Толстого, не может не иметь вместе с ним и чувства законности, и чувства свободы. Он уже готов к жизни гражданской, и законодательству остается только освятить и облечь в форму уже существующие элементы гражданства[601]. Осуществим ли такой идеал и не слишком ли долго придется ждать, покамест он осуществится? А потому не лучше ли сразу же взяться за исправление того, что слишком уж наболело и требует быстрого течения? Наступила пора, когда, наконец, весь строй и условия русской жизни не только резко поставили на очередь этот вопрос, но и подсказывали иной ответ на него, чем тот, какого держались поэты чистого искусства; в противовес этим последним выдвинулся кружок поэтов с Некрасовым во главе, которые старались пробуждать чувства добрые, славить свободу, призывать к падшим милость – более действительным, доступным массе способом, хотя бы то было даже в ущерб искусству. Обе партии, в сущности, лишь поделили между собой наследие Пушкина; гармонически сливавшиеся у Пушкина и взаимно умерявшиеся требования искусства и жизни, обособившись, обозначились сильнее и стали во враждебные друг другу отношения, но и здесь – конечная цель служения музам у той и другой партии осталась одинаковой; разница была только в средствах, и при известном даровании она становилась почти незаметной, так что подчас поэт чистого искусства создает произведения, под которыми охотно подписался бы поэт-гражданин, и, наоборот, чему не мало примеров можно найти у Майкова, Полонского, Некрасова или Плещеева, благородного энтузиаста-гражданина[602] и вместе возвышенного поэта, достойного стоять в ближайшем к Пушкину ряду. В основание если не всей вообще литературной деятельности Плещеева, то во всяком случае первой половины ее легли «слова страстного, благородного призыва в стихотворении «Вперед»; они, по замечанию биографа Плещеева, нашли отголосок в лучшей части образованного русского общества и сделались как бы лозунгом молодого поколения[603]; но эти же слова представляют не более как развитие заключительных аккордов пушкинского «Пророка», «Вакхической песни» 1825 года и следующих строк из юношеского послания к Чаадаеву:

Пока свободою горим,Пока сердца для чести живы,

Мой друг, отчизне посвятимДуши высоте порывы!.. (I, 190).

Даже в частностях, при выборе и развитии гражданских мотивов, поэты вроде Некрасова шли зачастую по стопам Пушкина; касаясь этого, я, впрочем, не намерен злоупотреблять всем известными стихами Пушкина в защиту свободы и в обличение произвола, разных отдельных злоупотреблений и крепостного права; я хочу только напомнить про ту сторону пушкинской поэзии, которая нашла себе выражение, между прочим, в следующих строках стихотворения 1830 года «Шалость»:

Смотри, какой здесь вид: избушек ряд убогий,За ними чернозем, равнины скат отлогий,Над ними серых туч густая полоса.Где ж нивы светлые? Где темные леса?

Где речка? На дворе, у низкого забора,Два бедных деревца стоят в отраду взора,Два только деревца, и то из них одноДождливой осенью совсем обнажено,А листья на другом размокли и, желтея,Чтоб лужу засорить, ждут первого Борея.

И только. На дворе живой собаки нет.Вот, правда, мужичек; за ним две бабы вслед.Без шапки он; несет под мышкой гроб ребенкаИ кличет издали ленивого попенка,Чтоб тот отца позвал да церковь отворил:Скорей, ждать некогда, давно б уж схоронил!

Большинство поющих осенних мелодий Некрасова не является ли только вариациями на ту же тему? Заключительная картина приведенного отрывка почти полностью повторилась у Некрасова – правда, с несколько иною окраской:

Вот идет солдат. Под мышкоюДетский гроб несет детинушка.На глаза его суровыеСлезы выжала кручинушка.А как было живо дитятко,То и дело говорилось:«Чтоб ты лопнуло, проклятое!Да зачем ты и родилося?»