Но, как будто не желая еще отдаваться «грусти и скуке», поэт с 1819 года все-таки вновь впадал по временам в «уныние», «унылой думой»
и «душой усталой разлюбил веселую любовь»[229]
. Взамен ее начали овладевать мыслью более серьезные предметы вдохновения. В стихотворении «К Чаадаеву» (1818) Пушкин писал:Поэт писал «Про себя»:
Проговариваясь уже ранее, что Бог создал для поэтов «уединенье и свободу»[232]
, «угоревший в чаду большого света»[233], «от суетных оков освобожденный» поэт теперь радостно приветствовалгде он учился «в истине блаженство находить», «вопрошал оракулов веков» и так обращался к ним:
Теперь он любил «малый круг друзей», «лихих рыцарей любви, свободы и вина»,
По-прежнему любил он также
…вечерний пир,
любил острые выходки во вкусе Клемана Маро[237]
. По-прежнему Пушкин находил иногда, чтоНо рядом со всем этим, «скучая жизнью, томимый суетою», поэт уже задавался вопросом:
и признавал, что от всех утех юности
И прежде он говорил: «Уж я не тот!» Теперь перемена в нем была сильнее прежней и многостороннее. Не одиночество в любви, а и другие причины[241]
обусловливали то, что и ранее иногда «за чашей ликованья» поэта можно было найтии он испытывал душевные страдания[242]
. То былоПоэт ошибался, когда говорил, что для него
Но все же со времени перевода Пушкина на юг, с 1820 года, печаль свила надолго прочное гнездо в душе поэта, стала осмысленнее и шире по своим мотивам и начала еще более переходить из личной в мировую скорбь и тоску, вполне, однако, не став ею и в самый бурный период жизни Пушкина.
Первое из стихотворений, написанных Пушкиным на юге, элегия «Погасло дневное светило»[245]
, относящаяся к сентябрю 1820 года и вылившаяся из-под пера поэта уже при несомненном знакомстве с Байроновым Чайльд Гарольдом, выказывает некоторое внешнее родство настроения поэта, плывущего у берегов родины, с прощальною песнью – «Good Night» – Байронова героя мировой скорби[246], недалека от угрюмой холодности той песни: в «тоске» нашего поэта примешивается «волненье»; «воспоминаньем упоенного» «в очах родились слезы вновь», которых не ведает Чайльд Гарольд;Душу нашего поэта наполняют воспоминания о прошлом: о «безумной любви», о «наперсницах порочных заблуждений»,