Пансионат

Тело несколько раз переворачивается, но никаких деталей все равно не разглядеть: молодой, старый, мужчина, женщина?… среди скал не с чем даже соотнести масштаб, определить хотя бы приблизительно комплекцию и рост. А спуститься туда нельзя, прикидывает она все с той же отстраненной жесткой холодностью, никак не получится вытащить. Его съедят крабы. А ведь это кто-то из наших. Из тех, кто ушел.

Вздрагивает от этого внезапного знания.

А впрочем, она же теперь знает все.

№ 32, стандарт, северный

(в прошедшем времени)

Горело везде.

Попутчик замотал лицо своим артистическим кашне, смоченным минералкой со столика, а у Ермолина шарфа не было, не терпел он шарфы, а потому был вынужден всего лишь поднять повыше мокрую горловину свитера и затянуть ворот олимпийки, в которую переоделся на ночь. Дым все равно проникал в ноздри и горло, жег гортань, выедал глаза. Вонючий, ядовитый дым горящего пластика, краски и черт знает какой еще канцерогенной гадости.

Из вагона они успели выскочить в последний момент, буквально за секунду перед тем, как воспламенилось и рвануло. В кромешной темноте пламя ни черта не освещало, а только жгло жаром, слепило и окончательно дезориентировало. Метались в оранжевом дыму какие-то черные фигурки, актер порывался было куда-то бежать, разыскивать своих, идиот, — сейчас, когда имело смысл только попытаться выжить.

— К лесу!? — крикнул Ермолин, и вопросительную неуверенность его интонации съело мокрой шерстью у рта. Актер, наверное, вообще его не услышал. Но других вариантов у них все равно не было, и оба рванули к черной щетке леса вдали, наперегонки с редкой россыпью прочих выживших.

Лес тоже горел. Но — пока с той, другой стороны.

Ермолин обернулся. На фоне высокой стены дымного рыжего жара вырисовывались черные силуэты опрокинутых вагонов, длинная щербатая цепочка, интересно, по какому принципу они взрывались или просто горели. Пламя лесного пожара приблизилось к составу мгновенно, скатившись по склону, однако теперь болотистая низина по эту сторону и собственно железнодорожная насыпь его приостановили; Ермолин не питал иллюзий, что надолго. Под ногами чавкало, вязало подошвы, он очень надеялся на эту влагу, на сырой грибной запах, просочившийся сквозь горловину и в какой-то момент перебивший даже всесильную вонь химической гари… и снял на бегу со свитера листик дерева, сухой, как порох, в пыль рассыпавшийся в пальцах. Не поможет. Вопрос времени.

Актер что-то крикнул, из-под шарфа прорвалась только тень, констатация звука. За спиной снова рвануло, Ермолин попытался припустить быстрее, насколько позволяло поизношенное, но бодрое пока сердце, свистящее дыхание, закаленное постоянной беготней по всегда неотложным служебным делам… ни черта ему уже не позволялось, и эта финальная пробежка, равно как и все предыдущие, не имела ни малейшего смысла. Выдернул локоть, в который вцепился актер, этого еще не хватало! — и гневно обернулся навстречу, жалея, что и тот его наверняка не услышит.

Попутчик жестикулировал по-театральному выразительно и внятно, он предлагал свернуть налево, поскольку там… Ермолин присмотрелся, щурясь: в лиловой тьме, почерканной пляшущими лимонными линиями и пятнами, не исчезающими, сколько ни моргай, громоздилось что-то черное, низкое, густое. Кустарник?… а смысл?

Он помотал головой и побежал было дальше по прежней прямой, но в этот момент актер жутким движением, будто сдирая собственное лицо, сорвал белеющий в темноте шарф и крикнул, почти не задыхаясь:

— Там овраг! И наверняка стоит вода!

Позади него поднималось в небо оранжевое зарево, и когда Ермолин отвернулся, перед глазами замелькал, множась, лимонный силуэт львиной актерской головы на фиолетовом фоне. Они уже мчались дальше вдвоем, скользя и чавкая на лесной подстилке, актер уронил в грязь свою спортивную сумку, вернулся, подхватил и понес за ручки, цепляясь за траву оторвавшейся лямкой. Ермолин перебросил в другую руку чемоданчик командировочного, с каждой секундой набиравший вес, будто впитывая влагу. Пока мы не бросаем вещи, мы еще живы, подумал он. И надеемся на сравнительно долгую жизнь.

Овраг подвернулся под ноги раньше, чем ждал Ермолин, колючие ветки кустов мазнули по лицу, защищенному, к счастью, воротником, некрепкий камень полетел из-под каблука вниз, увлекая за собой потерявшее равновесие тело. Ермолин съехал вниз на пятой точке, вспахивая влажный каменистый склон, и булькнул в невидимую лужу, и поспешно вскочил на ноги, чувствуя, как просачивается сквозь штаны ледяная липкая жижа. Со внезапной злобой посмотрел на актера, ухитрившегося, судя по всему, спуститься в овраг цивильно, на ногах. Впрочем, теперь и тот стоял по щиколотку в черной воде, и это их в некоторой степени примиряло.

— Сюда, по идее, не дойдет, — сказал актер.

— Не должно бы, — отдуваясь, невнятно подтвердил Ермолин.

— Давайте знакомиться. Меня зовут Юрий Владиславович Спасский.