Парадигма греха

– Ну, коньяк может пережить и одиночество! Согласны? – плеснув в стаканы янтарный напиток, Дубовик вальяжно расселся на стуле.

Первым к столу проследовал Шаронов. Трясущейся рукой он взял стакан и, не дожидаясь никого, выпил залпом. – Извините! Болею со вчерашнего! – он стыдливо опустил глаза.

– Ничего! Бывает! – со снисходительной улыбкой произнес Дубовик, наливая в стакан лектора ещё одну порцию коньяка. – А вы? – он повернулся к Зябликову.

– Видите ли… Я пью редко и немного… – он, поморщившись, потер правый бок: – Пошаливает… Ну, хорошо, поддержу вас! – он сделал небольшой глоток и присел рядом с подполковником. – Так вы, говорите, в командировке тут? – он испытующе посмотрел в глаза Дубовику.

– Ты бы не лез к человеку со своими вопросами, – похмелившись, Шаронов вдруг осмелел. В его голосе появились грубые нотки. – Здесь все в командировке, и «по одной статье»! – хохотнул лектор.

– Вот-вот! И я о том же! Одни… пьют беспробудно, – Зябликов кивнул головой на Шаронова, – другие шляются по бабам!

– Ну, я тоже пью! – развязно произнес Дубовик. – А кто же здесь относится ко второй категории? Что-то не встречал таких!

– Это он про ревизора! – выпив вторую порцию, заявил Шаронов. – Тот, видишь ли, каждый вечер довольный возвращается. На морде – хоть блины пеки! Ха-ха-ха! – рассыпался он пьяным смешком.

– Ну, про этого ничего не скажу, а вот журналистик здесь один шатается! Говорит, что серьезные статьи пишет, а сам уже вторую бабу околпачивает! Тьфу! Вы обратите, обратите на него внимание! Он же весь в разврате!

– А тебе что, завидно? Сам-то ты много наработал? – дыша винными парами прямо в лицо Зябликова, спросил Шаронов. – Что делаешь? Кроссворды отгадываешь? Книжки почитываешь?

– Я свое дела уже почти сделал! Дождусь ещё одной свадьбы, в колхозе, напишу статью и сделаю… сделаю выводы! – Зябликов говорил медленно, будто подбирая слова, в то время как лектор сыпал словами быстро, не задумываясь. За что толстяк одарил его недобрым взглядом.

Посидев ещё немного, Дубовик, прикрывая соловело глаза, распрощался и побрел к двери, чуть споткнувшись и оперевшись рукой на стоящую у кровати тумбочку.

– Простите, – он поднял рассыпавшиеся журналы.

За дверью чуть задержался и услышал, как Зябликов зло сказал Шаронову:

– Чего ты языком, как помелом мелешь? Мы ведь не знаем, кто он! Накапает начальству, чем мы тут занимаемся! Куда потом пойдешь?

– Так я и тебя не знаю! Может быть, ты сам и накапаешь! – пьяно пробормотал лектор.

– Дурак! – голос приблизился к двери.

Дубовик бесшумно отскочил в сторону, и, тихо напевая, побрел к своему номеру, спиной чувствуя, как за ним через узкую щель смотрят внимательным взглядом.

Войдя в свой номер, он опешил: в кресле сидела Рустемова в элегантном домашнем платье из китайского шелка.

– Нас поменяли местами? У вас в номере ремонт? – он остановился, засунув руки в карманы брюк.

– Вы невежливы, подполковник! – женщина разглядывала его сквозь полуопущенные ресницы. – Вы не рады гостям?

– Я не помню, чтобы кого-то приглашал. Или заходить в номер в отсутствии хозяина – это теперь норма? – Дубовик намеренно говорил жестко.

– Я постучала, у вас было открыто, – она старалась не замечать колкости подполковника.

– Хорошо, с «политесами» закончим. Чем обязан вашему визиту? – Дубовик по-прежнему стоял у двери, чувствуя нарастающий протест против вмешательства этой женщины в его жизнь.

Рустемова, будто не замечая или не допуская подобного настроения подполковника, встала и подошла к нему на такое близкое расстояние, что он видел маленькие бисеринка пота у неё на верхней губе и чувствовал горячее дыхание, обволакивавшее его облаком неприкрытого желания и жгучего томления.

– Мне надоела эта игра, поэтому хочу поговорить напрямую, – она посмотрела в его глаза пронзительным взглядом. – Вы мне нравитесь, Андрей! И, думаю, что не ошибусь, сказав, что это взаимно, – женщина положила свою горячую ладонь на его грудь, ощущая учащенное сердцебиение мужчины, принимая это, как подтверждение своих слов.

Дубовик внимательно оглядел её, и, аккуратно сняв руку женщины, легонько отодвинул и прошел к креслу.

– А если ошибетесь? – закинув ногу на ногу, он достал портсигар и, открыв, протянул Рустемовой, которая, не скрывая своей досады, вынуждена была занять кресло напротив. Этот жест мужчины был, скорее, желанием отгородиться от бесстыдного посягательства на его четко выработанную концепцию своего нынешнего поведения в роли жениха, которая вызывала в нем уважение к самому себе.

– Я курю сигареты, причем дорогие! – Рустемова барским жестом отодвинула от себя портсигар.

– Простите, не знал о ваших пристрастиях! – он насмешливо улыбнулся, радуясь тому, что её ответ вызвал в нем лишь ещё одну негативную реакцию: он терпеть не мог курящих женщин. – Так о чем мы говорили?