Пари на пятьдесят золотых

Посчитав, что беспокойство — достаточное основание для принятия некоторых мер предосторожности, убрала письмо в стол. Подумав, повесила на ящик простенькую защиту-предупреждение, но и это не усмирило зудящего червячка, продолжавшего настаивать, что уже сделанного мало. Скормив ему обещание окутать приемную сетью, перешла к следующей кучке, в которой лежали отчеты управляющего. Вынув оформленные по единому образцу послания, проверила даты, выбросила ставшие ненужными конверты. Внесла все данные в найденный в шкафу журнал, потратив на это еще почти час времени. Показателей было много, каждую цифру выводила старательно, чтобы казначею, к которому все это попадет, не нашлось, к чему придраться.

Прошения и жалобы зарегистрировала в отдельном талмуде. Первых было большинство. На выезд, на брак, на наречение имени, на ссуду. Жалоб — три. Две на одного и того же виконта, который своевольно увеличил размер подати в поселениях. Одна — на командира отряда стражи, испортившего девку и отказавшегося жениться.

Посмеявшись над герцогом, которому предстояло с этим разбираться, перешла к приглашениям. На часах уже приближалось к десяти, да и день оказался насыщенным на события, но отправиться спать, значит, признать свое поражение. Я сказала, что разберу…

— Господин Лонье…

Я вскинулась, открыла глаза…

— Господин Лонье, уже одиннадцать. Поздно.

— Да… да… — еще не до конца понимая, о чем идет речь, оторвала я голову от стола. Не без труда выпрямилась, ожидая подвоха, окинула все вокруг быстрым взглядом…

Четыре аккуратные стопочки, два открытых журнала и несколько исписанных листов бумаги с вариантами извинений, на одном из которых я и заснула.

— Господин Дорсэ, — посмотрела я на дворецкого, — не могли бы вы рассказать мне об этих людях? — потянулась я за отложенными в сторону приглашениями. — Что их связывает…

— … с его светлостью, — одобрительно кивнул он, закончив за меня. — С удовольствием помогу, но уже завтра. А сегодня вам надлежит отправляться спать. Время позднее.

— Спать? — схватившись за перо, переспросила я. Фраза, способная дать понять, что герцог, несмотря на всю витиеватость высказанных сожалений о несостоявшемся визите, на самом деле не испытывает не малейших угрызений совести, легла на бумагу, идеально вписавшись в остальной текст. — Простите, что? — поставив точку и довольно улыбнувшись — долго же она мне не давалась, вновь посмотрела я на дворецкого.

Тот наблюдал за мной с легкой гордостью, прям как за ребенком, прекрасно справившимся со своим заданием.

Мишель де Ланье это вряд ли бы понравилось, да и Мишель Лонье не считал, что ему требуется поддержка, но если первая нашла бы чем ответить на подобную оценку ее способностей быть самостоятельной, то второй предпочел промолчать. Пари, чужой дом с его порядками…

— Я прикажу принести вам в комнату молоко, — проигнорировав мой вопрос, произнес господин Дорсэ. — Заканчивайте и спускайтесь.

Спорить я не стала. Убрала оставшиеся бумаги, вспомнив о подозрительном письме, сплела сеть, в последний момент добавив в нее изображение дядиного любимца, волкодава Лекса. И только закрыв дверь и подвесив заклинание, заметила ошибку в кличке пса. Посмеявшись — такие ассоциации просто так не возникают, решила ничего не исправлять. Ни герцог, ни тем более маркграф ночью в кабинет не пойдут, а к завтраку развеется само.

Все остальное запечатлелось в памяти лишь отрывками. Комната, теплое молоко с медом, ванна, грубая длинная рубаха вместо тончайшей ночной рубашки, подушка и…

Из сна меня вырвал осторожный стук, словно кто-то легко, ногтем, бил по стеклу. Звук был знаком, поэтому я, не открывая глаз, поднялась с постели, добралась до окна и, сдвинув створку, впустила наглого метаморфа внутрь. Так же, продолжая спать, вернулась к постели и, забравшись под одеяло, продолжила спать.

Бригитта мое поведение сочла за приглашение и, раскопав щелочку, легла в ноги. Я попыталась дернуться — ее шерстка оказалась прохладной и даже чуточку влажной, но была вынуждена замереть, когда это вредное отродье нырнуло под рубашку и вытянулось, устроившись у живота.

— Тогда разбудишь в половину восьмого, — смирилась я с ее самоуправством.

Та что-то процокала в ответ и тоже затихла.

Ровно в половину восьмого я была вынуждена сорваться с постели, потому что когда в твою кожу впиваются острые коготки, оставаться безучастной выдержки не хватает.

— Ты что творишь?! — запутавшись в одеяле и свалившись на пол, заорала я. — Тебя кто такому научил?!

Бригитта, растянувшись на краю постели, безмолвствовала, но смотрела на меня так, что и не ошибешься.

— Ты хочешь сказать, что это я? — потерев ушибленный бок, уже несколько более миролюбиво уточнила я.

Та, соглашаясь, фыркнула.