Партия жертвы

А потом два с лишним часа изгибалась, тянулась, крутилась вокруг этой болезной, которая с одухотворённым лицом возлежала в коляске. У неё фотосессия с «лучшей подругой». У меня – пытка. Мне это нужно только для того, чтобы выдать перед самым спектаклем очередной новостной повод.

«Да они же подруги! Посмотрите, как Женечка поддерживает Карину! Они выглядят как сестрички-близняшки!» Уже завтра меня заспамят подобными тупейшими комментариями, ведь сегодня она выложит фотки – родители раскошелились и нормально отстегнули фотографу, так что он расстарался и всё отретушировал за ночь.

Мне уже скинула. Милота, да и только. Я – лёгкая, как пёрышко, а Карина, наоборот, в кандалах. Она прикована к земле, но я летаю, и в моём полёте она чувствует свой. Несбывшийся.

До дома меня вёз их шофёр. С собой дали какие-то приторные кексы. Я не ем сладкое, но Каринка, которая уже разожралась, как мамонт, решила, видимо, меня подколоть. Что ж, ладно. Каринка – полдела. Которое, кстати, уже сделано. Вот новенькая – это другое.

Глава 17

Дневник

4 апреля

Меня раньше танец спасал. От страхов, что раскроется то, что между мной и Стасом, что он бросит меня, что меня не возьмут в театр. В танце страхи отступали, и как-то легче становилось. Так, словно это всё мираж. Ничего нет: ни наших запретных отношений, ни кошмарных снов, ни косых взглядов. Есть я и танец.

Главное – выложиться на репетиции. С потом и напряжением мышц выходит и страх. Так было до того, как нас застукали ночью в раздевалке. Кто-то узнал, что мы встречаемся там, и всё вскрылось. Стас пытался оправдаться, говорил, что проходил мимо, а то, что произошло, – только моя вина. Мы так и договаривались с ним раньше.

Когда только начали шептаться, Стас сказал, что хочет всё закончить. Но это было слишком больно. Тогда мне пришло в голову, что если нас раскроют, то я возьму всё на себя. Зачем губить нас обоих? Он нужен мне, и потому легко было принять то, что придётся понести наказание. Но теперь, когда это наказание настигло меня, уже не так легко.

Писать дневник не такая плохая мысль. Э. Г. посоветовала. Мне казалось это странным раньше – разговаривать с собой. Теперь, когда поговорить больше не с кем, это вполне себе альтернатива. Ещё плюс: дневник не захохочет в лицо – «это ты специально так пищишь, как будто тебе… прищемили или у тебя по жизни голос такой?», не будет картавость передразнивать.

А вообще, очень хочется поговорить хоть с кем-нибудь. Главное, чтобы не с этой ведьмой. Она-то готова, но я и смотреть в её сторону боюсь лишний раз. Жить не на что, иначе ноги моей не было бы рядом с ней.

В классе я танцую из рук вон плохо: выходит какая-то фигня. В пару со мной желающих не найти. Я просто сижу у стены, а репетитор и в ус не дует. Она не знает, как со мной быть. Хочет поскорее избавиться. Решение о моём будущем принимать не ей, она и не волнуется.

Только дома можно танцевать. Я перематываю кассету на начало: в конце плёнка зажёвана и слушать невозможно. Убираю ковёр. Старый облезлый паркет – то, что надо для танца. «Она дома» – при воспоминании об этом я содрогаюсь. Она дома, и раз в её комнате тихо, значит, подслушивает, прислонившись к двери за моей кроватью. Я включаю кассетник громче: пусть слышит музыку, но я не хочу – ни за что не хочу, чтобы она слышала мои движения. Мой танец только для меня – не для этой ведьмы.

Я знаю, её не было в общежитии, когда нас нашли. Просто не могло быть, ведь тогда она даже не знала меня. Это логика. Обычная логика нормального человека. Но в ней есть один изъян. Я знаю точно, что никто так не связан с моим кошмаром, как она. Она заманила меня к себе, в эту жуткую квартиру.

Когда прохожу мимо, она принюхивается ко мне, как зверь к добыче. Сверкает впалыми глазами, раздувает ноздри, как хищник, учуявший жертву. Её сковорода шипит и брызжет маслом, и, глядя на это, я думаю о преисподней. Ещё здесь вечно крутятся эти мерзкие кошки. От блох некуда деться, у меня до крови искусаны ноги. И откуда она только берёт этих паршивок? Видимо, на помойке привечает, но и они сбегают от неё: как ни посмотришь, всё разные трутся вокруг.

Я выхожу на кухню, чтобы взять воды: в этой квартире вечные сквозняки, кашель мучает уже который день, да ещё глубокий, хриплый. В раковине валяется окровавленный нож с налипшими клочками шерсти… Возможно, кошки от неё не сбегают.

Машинально разворачиваюсь и возвращаюсь в комнату. Становлюсь в первую позицию. Для гран-батмана здесь слишком узко: повезло мне родиться с длинными ногами. Плие, тандю, девелопе – вот, что я могу здесь себе позволить. Таков мой танец теперь. Плие, тандю, девелопе…

Мах! Я хочу танцевать на сцене. Мах и поворот! Я хочу блистать в Мариинке. Мах и приставной шаг! Я хочу быть звездой, хочу быть лучше всех. Мах! Я лечу на пол, поскользнувшись на обшарпанном паркете. Удар. Нога, неестественно вывернутая, валяется на полу словно какой-то обрубок. Что-то лишнее, ненужное. По грязным паркетным доскам расползается лужа крови. Я слышу крик, это кричу я. Ужас. Я не чувствую боли. Только ужас.