Партия жертвы

Он хотел уйти, но я повторила, что знаю его как одного из лучших студентов того времени.

– Надолго? – обернулся он и, не дождавшись ответа, бросил уже на ходу: – Идём.

Гримёрка корифея – солиста кордебалета – оказалась тесной каморкой, которую приходилось делить ещё с несколькими артистами. Ташлапов, только что танцевавший далеко не корифейскую партию, место за этим крохотным гримировочным столиком занимает, скорее всего, «по старой памяти», и о том, чтобы поддерживать в гримёрной хотя бы видимость порядка, совсем не заботится: пустые вешалки болтались на штанге, а мятые костюмы валялись кучей на стуле в углу; пыль покрывала банки с высохшим гримом; а зеркало, высвеченное рядами ламп, хранило следы каких-то брызг и потёков…

Он плюхнулся в кресло так, что оно осело под его весом:

– Давай, что там у тебя, не томи. Про Вагановку?

– Да, – начала я. – Про ваш выпуск. Вы ведь были лучшим на курсе…

Он развалился в кресле, запрокинув голову назад.

– Не то слово. Лучший, блестящий, подающий надежды… Это все знали. И не было идиота, который не повторял бы это точно так же, как ты сейчас. Если у тебя всё, то дверь за твоей спиной.

Последнюю фразу я пропустила мимо ушей.

– Вашей партнёршей была Лидия Елецкая, а другом Виктор Маравин…

– Другом? «В уме ли ты, дева?» – пропел он на манер баритональной оперной фразы. – Всё училище было в курсе, что этот голубок сигал в туалет каждый раз, когда видел меня в трико. Хорош друг!

– Вы не общаетесь сейчас?

Ташлапов поднял голову и уставился на меня красными глазами:

– Это ты для чего спрашиваешь, я так и не понял?

– Я пишу реферат о судьбах лучших выпускников…

– О, даёт Вагановка, а! Лучше б ногами вас учили дёргать как положено, а то приходят каждый год – как после детского кружка!

– Это факультативно.

– Чего?

– Я имею в виду, что это дополнительная нагрузка. Помимо занятий.

– А мы и помимо занятий в зале торчали, – ответил он с таким жаром, что с губ сорвалась слюна. – Плие да плие, плие да плие. Зато и выпустились так, что любую партию дай – до сих пор – и я сделаю! А вы приходите и элементарное – ну самое элементарное – не в состоянии танцевать! И планки нет. Чтоб тянуть, так тянуть, а не так что «на от…».

– Тогда почему вы здесь, а не на сцене? Там вроде второй акт в разгаре… – неожиданно для самой себя выдала я.

– А-а-а… – протянул Ташлапов и, прищурившись, погрозил мне пальцем. – Вот, значит, ты куда. Почему не солист, да? Почему не премьер? Мне ж на пенсию со дня на день – подковы уже и сдирать не надо, сами вот-вот отвалятся.

Он кивнул в сторону угла, где стояла корзина, доверху наполненная грязными и рваными балетными туфлями, в которых танцуют мужчины.

– А я танцевал – ты не думай! – я и Зигфрида однажды танцевал, и Дезире было… Сольники постоянно. Меня на солиста должны были взять вообще. Знаешь – нет?

Я покачала головой.

– Мне ж обещали сразу в солисты ещё до выпуска. Если бы спектакль нормально станцевали…

– Выпускной? – уточнила я.

Он то ли кивнул, то ли уронил голову на грудь.

– А что произошло?

– Что произошло? – Он дёрнулся в кресле. – А вот ты запиши, запиши! Где у тебя листок? – и, заметив в моих руках телефон, продолжил: – А, вы же, молодёжь, теперь все «на девайсах»! Вот бы танцевали так же, как по экрану щёлкаете!

Сравнил тоже.

– Ну ладно. Что произошло-то? Вот ты это напиши. Может, хоть через двадцать пять лет дойдёт до них! Я ведь долбил им, как детям малым – правда! – я и к Ганиной ходил, тогда она ректором была… Без толку. Так этому уроду всё и сошло… Сама, мол, упала, сама сознание потеряла. Скандала они не хотели. Тогда, понимаешь, не то, что сейчас, было. Все как-то молчали, хотя уже и не Союз был, но мы привыкли… Это теперь интернеты ваши – такого понапишут!

– А что случилось? Вы можете мне рассказать?

– Лидка – партнёрша моя – грохнулась прямо на сцене. Вырубилась. Спектакль сорван. Наш выпускной. Меня в Мариинку взяли в корд, вместо солистов – и то, каким только чудом! – её никуда. Так и преподаёт где-то в любительской студии вроде. А метила в примы! Я следил за ней одно время, когда все эти «Контакты» появились, даже общались, но как-то не пошло… Вот тебе и прима!

Он растянул губы, но не улыбался, а словно делал упражнения для развития мимики, которые мы изучали на актёрском мастерстве: растянуть – собрать трубочкой, снова растянуть – собрать трубочкой.

– Это Виктор всё, – вдруг добавил он. – Сам мне потом признался, представляешь? У неё бутылка воды за кулисами стояла – он туда лекарство от сердца насыпал какое-то – не помню уже название. Идиот! Её на скорой увезли. Мне уже и диплом выдали, и в Мариинский приняли, а я всё ходил, как в воду опущенный. Жалел, что пригрел этого… Ой, вспоминать это – как песок жрать! Но ты напиши… – он посмотрел на меня в упор, и мне показалось, что глаза его ещё больше воспалились. – Напиши! Напиши! Пусть хоть сейчас узнают все, что он натворил!