Партия жертвы

– Что ты творишь? – кричу я в ответ, пытаясь отбиться. – Я ничего не делала!

Я отталкиваю её, и Женя падает. И в тот же миг начинается что-то ужасное. Её ноги подгибаются, будто сведённые судорогой, руки скрючиваются, зубы остервенело сжаты, а глаза выпучены словно в смертельном ужасе. В следующий момент её тело начинает сотрясаться в жутких конвульсиях, а изо рта проступает пена.

Самсонов надрывно вскрикивает, оседая на руки Виктора. Кто-то из младших бросается за кулисы за врачом. Остальные толпятся вокруг, охая и хватаясь друг за друга. Руслан снимает на телефон.

Врач появляется быстро. Он заставляет её разжать рот, вставив какую-то лопатку. Вскоре её тело обмякает. До приезда скорой на сцене царит тишина. У идеальной Жени эпилепсия – это врач сказал. Она лежит без сознания, но лицо всё ещё перекошено, и от этого кажется, что она притворяется. Врач долго ощупывает её шею, лоб, щёки, но сколько ни трогает лицо, стоит ему убрать руки, как его выражение становится прежним: кривым и злобным.

– Это не временный спазм, – говорит он, снимая перчатки. – Скорее расстройство мимики, такое бывает при эпилепсии. Это её обычное выражение лица – не замечали раньше?

Никто не отвечает. Самсонов бродит по сцене, закрыв лицо руками и, как лунатик, натыкается на декорации и бутафорию. Виктор кусает губы. Остальные тупо пялятся друг на друга. И на меня.

– Я этого не делала, – повторяю я, обращаясь ко всем и ни к кому.

Они прячут глаза. Никто не верит. Я чувствую это в напряжённом молчании, которое окружает меня непроницаемой стеной, отделяя ото всех. Они уверены, что это я всё подстроила. Но я понятия не имела о том, что Пятисоцкая больна. Но что, если бы знала? Смогла бы я сделать такое?

Я знаю ответ так же, как и то, что не делала этого. Я бы смогла. Я бы обязательно использовала это так же, как тот, кто это сделал.

«Мы выросли вместе», «мы лучшие подруги», «у нас не было друг от друга никаких тайн»… Карина. Балерина с лицом-маской. С такими друзьями враги не нужны. Она в Германии, к тому же травмирована. Её никто и не подумает обвинить. Все уверены, что это я сделала. Идиоты! Эта святоша обвела вас вокруг пальца! Она сама не передвигается, но у неё карманы трещат от денег – она заплатила тому, кто это устроил! С чего вы взяли, что это я?

Злость закипала внутри.

– Это не я! Я этого не делала! – снова кричу я и ловлю на себе недоуменные взгляды.

Самсонов оборачивается на мой крик, но смотрит так, как будто в первый раз видит: «Кто ты? Что делаешь здесь?» Ему плевать на Пятисоцкую. Плевать на то, что случилось. Я вижу это, глядя в его воспалённые глаза. Она всего лишь инструмент, который сломался и будет выброшен без зазрения совести. Она больше не нужна. Нужен кто-то другой. Ведь сегодня спектакль. Премьера. И кто-то должен её танцевать.

Вслед за Самсоновым на меня смотрит Виктор. Его взгляд-расчленитель скользит по мне как в самый первый день: с кончиков пуантов и до макушки. Я всё ещё стою на авансцене. Все остальные жмутся к кулисам. Они не хотят отвечать за то, что случится дальше. Они боятся, что этим вечером академию ждёт позор. Я отвечаю на взгляд Виктора. Я не боюсь. Я готова. Я ждала этого. Я знаю партию, я отточила каждое па. Сейчас я могу показать вам. Я готова танцевать. Я делаю шаг…

И замираю на месте. Внезапный порыв ветра словно унёс с собой весь воздух. Вокруг меня вакуум. Ноги не слушаются. Пуанты приросли к полу. Я дёргаюсь и понимаю, как смешно это выглядит: балерина, не умеющая справиться с собственными ногами. К горлу подступает ком. Мне становится невыносимо душно. Я не могу двинуться с места. Я не способна даже руку поднять. Что происходит? Что со мной? Мои ноги! Как больно! Они словно иглами истыканы – вдоль и поперёк прошиты! Я должна взмывать над паркетом в гран па-де-ша, я должна замирать в невесомых арабесках! Но я не способна двинуться с места. По моим щекам текут слёзы, я ощущаю на губах солёный привкус, а в нос бьёт неизвестно откуда взявшийся тошнотворно-сладкий плесневый запах. Проклятые пуанты! Это всё из-за них, я должна их снять…

– Они не мои! Не мои пуанты! – кричу я, пытаясь оправдаться в глазах тех, кто смотрит на меня. – Я не могу танцевать в них!

Но они не смотрят. Никому уже нет дела до меня. Я слышу нервный голос Самсонова:

– Да отойди же ты! Чего застыла?!

Он говорит раздражённо, почти кричит. Он обращается ко мне. Никто не хочет видеть меня. Потому что на сцене она. Она уже танцует. Я ещё не вижу её, но чувствую шаги. Ощущаю всем телом вибрацию паркета. Сцена поёт, когда она по ней ступает.

Я всё ещё не в силах пошевелиться. Хочу видеть её, но не могу двинуться с места. Виктор подходит и, схватив в охапку, тащит меня к рампе. Все смотрят на неё. На Леру.