Пейзаж с парусом

И вот тогда-то у них пошел настоящий разговор, после этих слов. Геннадий Сергеевич даже пытался несколько раз высвободить грузное тело из кресла, вскочить, но у него не получалось, и он, размахивая руками, кричал, что человеку в год нужна одна иголка, и глупо создавать заводы-гиганты по изготовлению иголок, когда их две артели могут за три месяца наготовить на всю страну; Травников отвечал, что иголки будут делать где-нибудь в углу цеха большого завода, а директор доказывал, что десятиклассник не пойдет в эти углы, вообще в крупном городе скоро будет не найти желающих заниматься изо дня в день простыми операциями, а вот в мелких городах — сколько их у нас, подумайте! — в мелких городах уже сейчас избыток рабочей силы, и изготовлять там иголки самое милое дело; да что иголки, наседал директор, разве его завод делает иголки? А редукторы для самых необходимых и, заметьте, разных, бывает, через три месяца переналаживаемся, подъемных устройств? А тележки, всякие там клапаны, заглушки — вы что, не представляете, чего только не нагородят конструкторы в самых ультрасовременных проектах? И все не миллионами, обратите внимание, а по сотне, по десятку экземпляров, а то и по нескольку штук. Как же вы это, голубчик, на своем гиганте делать станете? И где рабочих найдете? Тут, знаете, особый кадр нужен, с опытом, со спокойствием, со смекалкой! Он не меньше пользы, чем люди с ЗИЛа, из Тольятти, принести может, только и ему прогресс нужен, производительность труда!..

Накричавшись, они умолкли, терли платками потные лица. И, как бы отмечая бесцельность дальнейшего спора, Травников решительно встал, протянул Геннадию Сергеевичу руку. Тот долго выкарабкивался из кресла, бочком выплыл из-за стола. «Ну, не уговорил я вас? — Смотрел заискивающе, будто и впрямь от Травникова зависело будущее завода. — Я вот читал статейки под названием «Репортер меняет профессию». И вы бы могли… Тут бы рядом стол поставили, узнали бы день за днем директорские заботы». Травников топтался нетерпеливо: «Не знаю, право. Как-то не думал… Надо обмозговать, в редакции посоветоваться». — «Посоветуйтесь. Бо-о-ль-шое можно дело сделать, при желании, конечно. Большое!»

Долгим тенистым переулком Травников выехал на Звенигородку, бок о бок с гремящим трамваем погнал машину к заставе. Лиловой тенью спереди наплывало высотное здание, и, поглядывая на него, он вдруг подумал, что Оптухину сказал про свой уход, а директору умолчал. И хмыкнул, как бы поглядывая на себя со стороны. Лазейка, что ли? Да зачем она! С заметкой вопрос закрыт, в редакции он о предложении директора, конечно, расскажет, в конце концов за тему может ухватиться и отдел экономики — переведут, правда, все в более высокий теоретический разряд, а уж он-то, Травников, только и хотел — побыстрее смыться, оказаться подальше от полированного стола Геннадия Сергеевича, а то бы тот еще в цеха потащил.

И тут же вспомнились те, «у двери», два токарных станка. Машина стояла возле светофора на площади Восстания; Садовую перегородила плотная автомобильная пробка, но Травникову виделись не бледно-зеленые бока такси, не красные стенки туристских «икарусов», а тусклый свет лампочки, падающий на резец, оловянный отлив стружки и лицо толстяка с капельками пота на лбу и щеках. Что-то у нас есть общее, в смятении решил Травников, чем-то мы сейчас похожи. И эта девчушка в косынке — как Люся Бобрик… Нутро станка, на котором работает толстяк, конечно, из металлолома, директор давно бы мог станок списать, а вот не списывает. Боится грубой работой раздолбать другой токарный? Оберегает?.. Но почему же сам толстяк не уходит — ему-то что? Знает ведь, наверняка знает, что с расценками «химичат», делят на двоих, и не уходит. А токарь, конечно же, опытный, ему через три улицы на большом предприятии во как распахнули бы ворота!

Травников уже был готов прибавить к только что промелькнувшему: «Как передо мной в издательстве… Остается, а я ухожу», но это было только предощущение мысли, не она сама.

Машины на Садовой медленно тронулись, и не успел еще освободиться проезд, как светофоры перемигнули с красного на зеленый; сзади нетерпеливо гудели; милиционер высунулся из стеклянной будки, повис на поручне тонкого трапа, что-то беззвучно кричал; соседние машины ринулись вперед, огибая хвост пробки, распугивая тех, что заворачивали сбоку, и Травников тоже поехал, привычно разгоняя мотор. Часы на перекрестке у Никитских ворот показывали без четверти два, и он удивленно присвистнул — так долго проторчал на заводе.

Брут в комнате был один, глыбился за столом, вычитывая что-то переписанное набело, что-то длинное, и Травников сразу схватился за сколотые скрепкой листы, стоя пробежал начало и конец. Это была первая статья из привезенной Семеном серии о БАМе.

— Молодец, — сказал. — Держишь слово. — И улыбнулся, глядя в гордо вскинувшееся лицо Брута.