Перекресток версий. Роман Василия Гроссмана «Жизнь и судьба» в литературно-политическом контексте 1960-х — 2010-х годов

При журнальной публикации устранено все, что относилось к пьянству Чуйкова и его штабных. Изъятое Эткинд и воспроизвел — со ссылкой на страницы лозаннского издания восьмилетней давности. А затем добавил: «В таком контексте все становится ясным и звучит понятно».

Эткинд настаивал, что необозначенные купюры — фальсификация. По его словам, Гроссман обосновывает необходимость откровенности утверждением: «Часть правды — это не правда». И продолжает: «В эту чудную тихую ночь пусть в душе будет вся правда — без утайки».

Согласно Эткинду, редакторы советского журнала обманывали читателей сознательно. А действовали неуклюже: «Если уж сами пошли на утайку, хоть бы не давали сразу же оценку самим себе — словами автора! Получился ведь анекдот».

В самом деле, оплошность анекдотическая. И не единственная. По Эткинду, «„утайка“ безобразных и в то же время смешных склок, сменивших торжество победы, представляет собой нарушение не только элементарной повествовательной логики, но и художественной концепции человека, выработанной Гроссманом. Для автора „Жизни и судьбы“ очень важно непосредственное соседство стилей поведения, мышления речи — например, близость трагического и комического, высокого и низкого».

Приведенный выше пример был еще не самым шокирующим. Эткинд отметил, что редакторы журнала «позволили себе сократить целую главу.

Они постарались сделать это как можно незаметнее, например, для того, чтобы не нарушилась нумерация, они разделили главу 28 на две очень маленьких, — тем самым исчезновение главы 32 оказалось более или менее замаскированным. Что же такое глава 32? Это авторские размышления об антисемитизме. Рассуждение это отличается подлинной глубиной: Василий Гроссман, писатель русский по языку и культуре и еврейский по судьбе, много лет размышлял на эту загадочную и всегда актуальную тему».

Оборот «писатель русский по языку и культуре и еврейский по судьбе» должен был напомнить читателям-эмигрантам о статье Маркиша «Пример Василия Гроссмана». На нее Эткинд и привел ссылку.

Далее же он рассуждал о советской редакционной уловке. Той, что была использована в разделе «Отклики»: «Редакция „Октября“ обманывает читателей и даже не слишком заботится о правдоподобии».

Эткинд указал, что редакция изначально знала об утаенном «фрагменте». Ссылался на одно из интервью Ананьева, где упомянуто лозаннское издание романа. Отсюда и следовало, что главред «Октября» читал вышедшую за границей книгу Гроссмана. Но там «глава эта стоит на своем месте».

Советские редакторы утверждали, что «текст находится между 31-й и 32-й главами…». Эткинд высмеял неуклюжую уловку: «Как так — между главами? Разве бывает так, чтобы некая глава находилась между двумя идущими подряд главами? Между главами могут стоять разве что звездочки. А выброшенный текст — вовсе не „фрагмент“ (вторая неправда), а нормальная глава, носящая № 32».

Редакцию «Октября» Эткинд пытался, можно сказать, усовестить, демонстрируя механизм уловки. Было, по его словам, «в этой лжи нечто унизительное, вызывающее у читателя чувство стыда».

Ну а далее предложено объяснение одной из причин, обусловивших редакционную уловку. Это поэтапная отмена цензурных запретов. Допустимо, полагал Эткинд, что «в марте напечатать главу об антисемитизме было нельзя, а в сентябре уже стало можно».

Был и другой фактор. Советские читатели, располагавшие заграничным изданием романа или его самиздатовскими копиями, заметили уловку, возмутились и слали в редакцию не благодарственные, а гневные письма. И с этим уже приходилось считаться — пресловутая «гласность». Вот и сочинили редакторы отговорку. Наспех.

Эткинд же не только выявил фальсификацию. Подчеркнул: «Глава 32 должна была задеть власть имущих за живое именно потому, что болезнь, о которой идет речь, еще не прошла. Напротив, болезнь жестоко обострилась. Дело в том, что в послевоенное сталинское время, на фоне истерически-националистического бахвальства и партийной демагогии, призывов к бдительности, пропаганды ненависти к буржуазному миру и презрения к его распаду, к разложению и ничтожному индивидуализму Запада, на фоне всего этого идеология антисемитизма выглядела, можно сказать, почти естественно; тем более что идеология эта, будучи расовой, маскировалась под классовую».

По Эткинду, «болезнь жестоко обострилась». И действительно, его читатели знали, что антисемитского характера публикации в советской периодике конца 1980-х годов — не редкость. Соответственно, отмечено: «Слишком уж актуально звучат многие утверждения Гроссмана сейчас, почти через три десятилетия после того, как был написан роман».