Перекресток версий. Роман Василия Гроссмана «Жизнь и судьба» в литературно-политическом контексте 1960-х — 2010-х годов

Характеристика злая — «панический разгром». Подразумевалось, что громили струсившие литературные функционеры. Но сила тогда — на их стороне. Они, по словам Ерофеева, «вершили буквально еще вчера судьбами нашей культуры».

Ерофеев акцентировал, что громившие действовали вполне искренне. Без угрызений совести: «По их понятиям, я, конечно, совершенно справедливо был исключен из СП, ибо законы литературной жизни той поры так сильно смердели (все было зажато, сковано, смято, раздавлено, извращено), что мириться с ними не было никаких сил, и я действительно попробовал осуществить дьявольский план».

Разумеется, «дьявольским» его назвали бы литературные функционеры. Но был он уж точно дерзким: «В декабре 1977 года, когда я снимал квартиру напротив Ваганьковского кладбища и каждый день в мои окна нестройно текла похоронная музыка, мне пришла в голову веселая мысль устроить, по примеру московских художников, отвоевавших себе к тому времени хотя бы тень независимости, „бульдозерную“ выставку литературы, объединив вокруг самодельного альманаха и признанных и молодых порядочных литераторов».

Вот здесь Ерофеев и проговорился. Если упомянута «бульдозерная» выставка, значит, «метропольские» организаторы были намерены соблюдать лишь формально установленные правила, нарушая при этом неписаные. Так и сказано: «Бомба заключалась именно в смеси диссидентов и неодиссидентов, Высоцкого и Вознесенского».

Читатели-современники идею понимали, хотя с точки зрения терминологической Ерофеев не вполне корректен. Нет оснований считать Высоцкого диссидентом. Формально он был вполне лоялен режиму. Самый популярный актер легендарного Театра на Таганке, можно сказать, легенда советского кино. Магнитофонные записи его песен сотнями тысяч копий расходились по всей стране.

Разумеется, нелегально, без всякой цензуры расходились. Вот этим и провинился автор. Ерофеев имел в виду именно бесцензурный характер песен Высоцкого.

Официальные инстанции не могли пресечь его деятельность. С 1969 года он, как известно, был женат на всемирно знаменитой киноактрисе — М. Влади.

Дочь русских эмигрантов знала, какие способы защиты эффективны в СССР. Потому и вступила в Коммунистическую партию Франции. Вскоре была избрана в Центральный комитет. И муж всемирно знаменитой актрисы-коммунистки оказался, по сути, неприкосновенным. Преследования исключались. Но и публикации тоже. Так Высоцкому мстили — за пренебрежение цензурой.

Кстати, аналогичным было отношение к Б. Ш. Окуджаве. Магнитофонные записи его песен тоже расходились по стране в сотнях тысяч копий — без цензуры. Потому стихи и публиковались крайне редко. Официальный статус литератора — прозаик, сценарист. Автор исторических повестей и романов.

У Высоцкого же вообще не было официального статуса литератора. Но, подчеркнем, диссидентом не считался.

Что до Вознесенского, так его вряд ли можно было б назвать даже и неодиссидентом. Он все же лауреат Государственной премии 1978 года. Кстати, постоянно в заграничных командировках — знак доверия правительства и, конечно, руководства ССП.

Тут актуальны иные дефиниции. Пользуясь более поздней терминологией, можно сказать, что Вознесенский и Ахмадуллина были включены в еще «оттепельный» проект — группу молодых писателей, именуемых за пределами СССР «нонконформистами»[131].

Группа, разумеется, немногочисленная. Кроме вышеназванных поэтов — Е. А. Евтушенко, Р. И. Рождественский. Из прозаиков соответственно Ю. В. Трифонов и В. Ф. Тендряков. По отношению к ним цензура — как политическая, так и эстетическая — была менее жесткой, нежели обычно. Соответственно, они считались чуть ли не вольнодумцами.

В 1970-е годы это было особенно заметно на примере Вознесенского. Многим современникам казалась нетрадиционной поэтическая техника, выбор тем — дерзким. Что и подразумевал Ерофеев.

Он действовал решительно. Утверждал, что «без труда заразил идеей своего старшего прославленного друга Василия Аксенова (без которого ничего бы не вышло), к делу были привлечены Андрей Битов и мой сверстник Евгений Попов (Фазиль Искандер подключился значительно позже), и оно закрутилось».

Согласно Ерофееву, предстоящее «дело» он и его «старший прославленный друг» впервые обсудили в писательской стоматологической поликлинике. Буквально — сидя в соседних креслах. Причем «был странный интерьер: зал без перегородок, наполненный зубовным скрежетом. Аксенов сразу принял проект издания: это будет альманах „отверженной литературы“, который издадим здесь».

Характеристика «отверженная литература» вовсе не метафорична. Имелись в виду рукописи, отвергнутые либо вообще утаенные от редакторов, то есть первичную цензуру не прошедшие или даже не предлагавшиеся редакциям — по причине заведомой «непроходимости».

Но Ерофеев не объяснил, с какой стати его «старший прославленный друг» решил, что такой альманах удастся напечатать именно «здесь», в СССР. Вопросы подобного рода не ставились в цитируемой статье. Аналогично и в других публикациях.