Перекресток версий. Роман Василия Гроссмана «Жизнь и судьба» в литературно-политическом контексте 1960-х — 2010-х годов

«Не скрывая радости, Аксенов сказал, что Кузнецов согласился на условия и заверил, что ему разрешат уехать.

— Что же удивительного в том, что он согласился? — вымолвил я. — Ведь он на каждом перекрестке кричал, что ты делаешь „Метрополь“, чтобы свалить.

Аксенов сделал вид, что не очень понимает, о чем это я. Я замолчал. На моих глазах произошло великолепное предательство нашего дела».

Почти тридцать пять лет спустя Ерофеев иронизировал, не скрывая обиду. Настаивал, что еще на трифоновской даче понял: Аксенов будет эмигрантом. Если для жены условие отъезда — без «якорей», значит, муж тоже допускает, что не вернется. А это не только его личное дело. Поскольку лидер «метропольцев» эмигрирует, постольку их прежняя аргументация становится весьма уязвимой. Вот и получится, что прав Кузнецов.

Аксенов, согласно Ерофееву, «сделал вид, что не очень понимает», каковы будут последствия отъезда. Значит, отрекся. Сначала декларировал, что готов разделить участь товарищей по «Метрополю», исключенных из СП, а затем бросил их, как только представился случай уехать из СССР. Это и названо «великолепным предательством».

Было вроде бы на что обидеться. Но, похоже, Ерофеев, рассказывая о незабытой обиде, проговорился.

Аксенов, согласно Ерофееву, обсуждал с Кузнецовым, на каких условиях готов отправиться за границу. Однако не мог не знать: такого рода проблемы решаются не в СП. Для этого — другие инстанции.

Кузнецов, по словам Ерофеева, не предложил Аксенову договариваться в соответствующих инстанциях, а согласился на все условия. Однако литературный функционер не мог не знать: формально не уполномочен он давать такие гарантии.

Все эти противоречия снимаются, если учитывать, что как раз Кузнецов изначально согласовывал в писательских и партийных инстанциях «метропольскую» инициативу.

Значит, ему и полагалось устранять последствия. Свои ошибки исправлять. Вот Кузнецова и наделили полномочиями: интересам ЦК партии не противоречила эмиграция Аксенова, наоборот, была выгодна. Его чуть ли не выталкивали за границу, потому что любые рассуждения эмигранта о предварительных договоренностях с властью и обмане стали бы заведомо сомнительными.

С Ерофеевым, судя по статье, Аксенов не обсуждал подробно тему эмиграции. Литературным же функционерам, говорил, разумеется, лишь о желании временно поработать в американском университете. Но им важно было, чтобы пересек границу СССР. Дальше — проще. И «метропольский» лидер не мог не предвидеть итог: лишение гражданства. Случай ведь не первый.

Вряд ли Аксенов желал, чтобы итог был таким. Но, подчеркнем, допускал это.

Ерофеев, по его словам, воспринял отъезд Аксенова как завершение разгрома. Полное и явное поражение «Метрополя».

В итоге же поражение обернулось выигрышем. Прежде всего — для «жертв».

Отношение к «Метрополю» значительно изменилось, что и отмечал Попов. В принципе оно уже не могло быть пренебрежительным. Например, Бродский, поначалу иронически отзывавшийся об инициативе советских писателей, занялся впоследствии составлением поэтического сборника Липкина — «Воля». Книгу выпустило американское издательство в 1981 году[141].

В мемуарах Липкин не преминул сообщить, кто был составителем его сборника. Подразумевалось, что стихи по достоинству оценил всемирно знаменитый поэт. Это, кстати, единственное упоминание о Бродском. Вроде бы к слову пришлось.

Мотивация Бродского понятна. Его ироническое отношение к проекту «Метрополь» тут уже ни при чем: помогал «жертве». И это вовсе не отменяло сказанное раньше. Никакого противоречия.

За границей присланные Липкиным материалы печатались чуть ли не по мере поступления. Не в одной издательской организации, так в другой. И он после выхода из СП опубликовал за семь лет еще четыре книги — помимо названной выше[142]

.

Материалы, присланные другими «метропольцами», оказавшимися вне СП, тоже печатались за границей почти что по мере поступления. И гонорары выплачивались.

Авторам публикаций такая финансовая помощь нелегально поступала, о чем в КГБ не могли не знать, но — без эксцессов обошлось. «Жертвы» уже отстояли свое право на писательскую свободу.

Правда, отнюдь не безграничную. Такой и не могло быть у советских граждан.

Границы были определены — эмпирически. Литераторы, получившие международную известность, но лишившиеся на родине официального статуса, не участвуют в акциях правозащитников, не позиционируют себя как диссидентов, занимаются только литературой, воздерживаясь при этом от антиправительственных суждений, ну а представители власти словно бы не замечают иностранные публикации. Равновесие неустойчивое, условия игры могли в любой момент измениться, но — хоть так.