Пертская красавица

обижать, а это стоит двадцати королевских запретов. С

зарею настанет новый день, и мы обсудим дело на этом

самом месте и порешим, какие меры принять нам, чтоб

изобличить и наказать негодяев. А теперь давайте разой-

демся, пока у нас не застыла в жилах кровь.

– Верно, верно, сосед Крейгдэлли… Во славу

Сент-Джонстона!

Оливер Праудфьют был не прочь поговорить еще, ибо

он был одним из тех беспощадных ораторов, которые по-

лагают, что их красноречие вознаграждает за все неудоб-

ства времени, места и обстановки. Но никто не пожелал

слушать, и горожане разбрелись по домам при занимаю-

щейся заре, уже исчертившей алыми полосами небо на

востоке.

Только народ разошелся, как в доме Гловера отвори-

лась дверь, и старик, схватив Смита за руку, втащил его в

дом.

– Где пленный? – спросил оружейник.

– Его нет… Он скрылся… бежал… почем я знаю? –

сказал Гловер. – Черным ходом, через садик – и был таков!

Нечего думать о нем, заходи и взгляни на свою Валентину,

чью честь и жизнь ты спас сегодня утром.

– Дайте мне хоть отереть клинок, – сказал Смит, – хоть

руки вымыть.

– Нельзя терять ни минуты – она уже встала и почти

одета. Идем, приятель. Пусть увидит тебя с оружием в руке

и с кровью негодяя на пальцах, чтобы знала цену службе

настоящего мужчины. Она слишком долго затыкала мне

рот своими рассуждениями о совести и чистоте. Пусть же

поймет, чего стоит любовь храброго человека и доброго

гражданина!

ГЛАВА V

Встань, дева! Косы расчеши*,

На волю выйти поспеши,

В прохладу, веющую с пашни.

Давно кричат грачи над башней!

Джоанна Бейли

Пробужденная ото сна шумом схватки, пертская кра-

савица, чуть дыша от ужаса, прислушивалась к доносив-

шимся с улицы крикам и стуку мечей. С мольбой о помощи

она упала на колени, а услышав голоса друзей и соседей,

сбежавшихся на ее защиту, перешла, не поднимаясь, к

благодарственным молитвам. Она все еще стояла на коле-

нях, когда ее отец чуть ли не впихнул к ней в светелку

Генри Смита, ее спасителя. Робкий влюбленный упирался

– сперва из боязни оскорбить девицу, а потом, увидав ее

коленопреклоненной, из уважения к ее благочестию.

– Отец, – сказал оружейник, – она молится… Я не смею

с ней заговорить, как не смел бы прервать епископа, когда

он служит обедню.

– Ну, завел свое, отважный и доблестный олух! – сказал

ее отец и, обратившись к дочери, добавил: – Мы лучше

всего отблагодарим небо, доченька, если вознаградим по

заслугам наших ближних. Вот перед тобою тот, кого гос-

подь избрал своим орудием, чтобы спасти тебя от смерти, а

может быть, и самого худшего – от бесчестья. Прими его,

Кэтрин, как верного своего Валентина и того, кого я желал

бы назвать своим любезным сыном.

– Потом, отец! – возразила Кэтрин. – Сейчас я никого не

могу видеть… ни с кем не могу говорить. Не примите это за

неблагодарность – я, может быть, слишком благодарна

тому, кто стал орудием нашего спасения, – но позволь мне

сперва помолиться святой заступнице, во благовремение

пославшей нам избавителя… и дай мне минутку, чтоб на-

деть платье.

– Ну, слава богу, девочка! Одевайся на здоровье, уж в

этом тебе отказа не будет: первый раз за последние десять

дней ты заговорила как женщина. В самом деле, Гарри,

хотел бы я, чтобы моя дочь отрешилась от своей неруши-

мой святости, пока не настала пора причислить ее к лику

святых, как вторую святую Екатерину.

– Нет, кроме шуток, отец! Клянусь вам, у нее уже есть

по меньшей мере один искренний почитатель, готовый

служить ей на радость так преданно, как только способен

грешный человек. Итак, я на время прощаюсь с тобой,

прекрасная дева, – заключил он с жаром, – и да пошлет тебе

небо сны столь же мирные, как мирны твои помыслы, когда

ты не спишь. Я пойду охранять твой покой – и горе тому,

кто посмеет его нарушить!

– Мой добрый и отважный Генри, чье горячее сердце и

так вечно не в ладу с безрассудной рукой! Не ввязывайся

больше этой ночью ни в какие споры. Прими, однако, мою

искреннюю признательность и постарайся, чтобы мысли

твои стали такими же мирными, какими кажутся тебе мои.

Завтра мы встретимся, и ты уверишься в моей благодар-

ности. Прощай!

– Прощай, владычица и свет моего сердца! – сказал

оружейник.

Сойдя с лестницы, что вела в комнатку Кэтрин, он хо-

тел уже выйти на улицу, когда Гловер подхватил его под

руку:

– Я готов радоваться этой ночной драке, как никогда

еще не радовался звону мечей, если, Гарри, она и впрямь

образумила мою дочь и научила ее ценить тебя по заслу-

гам. Слава святому Макгридеру17! Я даже чувствую неж-

ность к этим озорникам, и мне жаль злополучного влюб-

ленного, которому уже никогда не придется носить на

правой руке шеврон. Эх! Бедняга до могильной доски бу-

дет чувствовать свою утрату, особенно когда станет наде-

вать перчатки… Да, впредь он будет платить нам за наше

искусство половинную плату… Нет, оставь, нынче ни на