Первый шедевр

– А потом его лакеи полезут в морозилку, чтобы приготовить стейк и знаешь, что они найдут? Верно – мой револьвер. И все решат, что ты занимался гоп-стопом, чтобы надыбать очередную дозу. Старина Ник первый будет кричать, что ты гребаный наркоша, заразивший гепатитом его дочурку. А она… она о тебе даже не вспомнит. Никто о тебе никогда не вспомнит…

9, 8, 7, 6, 5, 4, 3, 2, 1, 0.

Грегори глубоко вздохнул и открыл глаза, Тим наконец-то заткнулся. Грег резко развернулся к кровати, но там никого не было. И тут внезапно над самым ухо:

– Бу!

Грегори подскочил и плюхнулся на шконку, вжавшись в угол, как раненое животное. Тим стоял в своем неизменном виде: окровавленный, с чуть замутненными глазами, в черной расстегнутой куртке и футболке «Миллуолла», заляпанной кровью. Эта сволочь противно лыбилась и хихикала.

– Почему ты вернулся? – едва прохрипел Грег.

– Задолбался шпекать в аду твою мамашу, ушлепок, – он снова расхохотался скрипящим смехом, будто несмазанная дверь на ветру.

– Заткнись, сволочь. Почему именно сейчас? Я умираю?

– Все мы понемногу умираем, додик, я вот уже, а ты – все еще. Хе-хе-хе. Если честно, я подумал скрасить твое одиночество в камере. Ты здесь по ходу надолго, а говорить тут особо не с кем, – Тим картинно осмотрелся в камере и даже заглянул за нужник.

Грегори почти не мог говорить, из груди рвался тугой кашель с мокротой, который заставил его согнуться в позе эмбриона от боли. Через сжавшееся в тонкую щель опухшее горло просочилась розовая слизь.

– Кстати, забыл сказать: у тебя такой здоровский румянец на морде! Прям идеально скрывает твою болезненную бледность, а вот посиневшие глаза с мешками все портят. Тебе бы масочку с огурчиками, да леденец от кашля. У меня тут где-то был, –

Тим начал обшаривать карманы.

– Моя картина… – слова Грегори вновь утонули в мокром кашле.

– Да забудь ты про нее! Ты не сегодня, так завтра склеишь ласты, твоя промокашка – последняя вещь, о которой стоит сейчас думать.

– Оливия…

– Надо же! Вспомнил! Все эти дни ты о ней даже не думал, герой-любовничек. Она тебе не нужна так же, как и ты ей. Ты не был нужен ни своей суицидальной мамаше, ни папаньке, ведь так?

Грег встал с кровати и стал ладонями бить по железной двери, он попытался кричать, звать копов, но из груди шел лишь бурлящий едва слышный свист. Он сжал кулаки и начал лупить сильнее. Никто не приходил.

– Башкой еще постучи, придурок, – иронично заметил Тим.

Грегори неожиданно послушался и приложился лбом о холодную поверхность двери, в глазах вспыхнуло белое пламя, боль отозвалась во всем теле, отчего Грег едва не потерял сознание. Успевшая закрыться коркой ссадина на лбу лопнула, по лицу потекла кровь.

– Господи, ну и дебил же ты! Попробуй с разбега, – Тим заливался хриплым хохотом за спиной.

Окошко в двери открылось, на него таращилась женщина с лошадиным лицом:

– Что ты, черт подери, делаешь?!

– Позвонить, – слово разрезало глотку Грега.

Женщина заметила кровоточащую ссадину и закрыла окошко. Грега остался стоять у двери, опираясь на нее кулаками. Прошло минуты три, окошко вновь открыло – теперь на него глядел тот тучный коп.

– Парень, ты что творишь?

Грегори отошел от двери и, выставив большой палец и мизинец, прислонил полученную конструкцию к голове. Коп закрыл окошко и открыл дверь. Он вошел в камеру и грубо схватил Грега за одежду, вышвырнув из камеры, тут же снова схватил за шкирку и повел по коридору, пока они не дошли до настенного телефона с дисковым циферблатом, видавшего лучшие времена.

– У тебя есть минута, – сказал тучный коп и встал в паре метров от Грега.

Тот вставил палец в круглое отверстие, мучительно пытаясь вспомнить номер телефона в квартире Оливии в Лондоне. Сейчас только первая половина дня, ее вполне может не оказаться дома.