Пьесы

Э н н о к. Смертная казнь через расстрел — это смерть. В штрафном батальоне человеку дается шанс остаться живым!

Л а й д. Ничтожный шанс…

Э н н о к. Но все-таки шанс.

Занавес закрывается и тут же открывается снова.

В тускло освещенном помещении штаба неподвижно стоят  ч а с о в ы е, один — у знамени, другой — у двери. Но вот все это исчезает в темноте, и слева мы видим карцер.

На нарах, подложив руки под голову, тихо лежит  Р о б и. Он прислушивается к музыкальным фразам, рождающимся в его воображении, и мы тоже слышим эти странные, отрывистые, будто идущие из огромной пустой пещеры глухие звуки, напоминающие крик.

Появляется  М и р ь я м. Она держит руку у сердца.

Г о л о с  Р о б и (словно откуда-то издалека). Я не хочу жить…

Г о л о с  М и р ь я м. Надо жить!..

Г о л о с  Р о б и. Я ведь уже отомстил!..

Г о л о с  М и р ь я м. Надо жить — живые должны отомстить за всех невинно убитых…

Долгая пауза.

Г о л о с  Р о б и. Как Мирьям танцевала… Как она танцевала.

Сверху льются звуки музыки. Кажется, сотни серебряных труб рассыпали их в воздухе и теперь они потоком падают вниз. Мелодичные звуки все падают, падают, падают… Мирьям танцует. Глухая автоматная очередь. Еще раз. Еще. Мирьям спотыкается и падает на колени. На ее груди — кроваво-красная роза…

Р о б и (вскрикивает)

. Мирьям!

Карцер погружается в темноту. И снова перед нами лишь штабная землянка и двое неподвижно застывших часовых…

З а н а в е с.

Действие третье

Картина восьмая

Таллинская гавань, как в первой картине. Но теперь здесь все разрушено. Портальный кран разбит и завален железным ломом. В глубине — разбитый край причала с одиноким палом. Огромный диск заходящего солнца. Сквозь серые облака пламенеет огненно-красное небо. Тени длинные, темно-синие.

Появляются  К и к е р п у, Т у в и к е  и  Н у р к. Долго, с грустью смотрят на развалины.

К и к е р п у. Реветь хочется… Кричать!

Т у в и к е. Нет, это не то место.

Н у р к. То самое, ребята. Честное слово! Наше судно стояло вот там… помните?

Появляется  О с к а р, грудь его увешана медалями.

Именно тут Оскар, черт бы его побрал, дочиста обыграл меня в карты.

О с к а р. Здрасте, товарищи! (Осматривается.) Ну, ничего, — все заново отстроим. К тому времени, когда в коммунизм шагнем, жизнь снова будет приятной и легкой… Чем займемся, ребята? Предложения есть?

Н у р к. Не перекинуться ли нам на скорую руку в картишки? Ты отлично воевал, каптенармус. Сержантские погоны, грудь в медалях… Заслуг, видать, много. Вот Тувике действительно воевал, а медалей у него нет. Скоро, вероятно, и в партию попытаешься пролезть…

Т у в и к е. Ладно, Юмбо, пора бы уж забыть тот проигрыш. Давно было. (Оскару.) Дом в порядке? По лицу вижу — сгорел…

О с к а р (мрачно). Дом, в котором я жил, цел. А вот жена… да нет, все в порядке. Даже кое-каким барахлишком обзавелась. Она у меня ничего… молодчина.

Н у р к. Молодчина, ясно. В самом деле, барахлишком обзавелась. Мне моя мамаша говорила — Оскара ждет дома большая радость. Его мадам Меета недавно произвела на свет здорового парнишку, и первое, что он сказал, было: «Гутен морген, либе муттер!»[25]

Оскар замахивается на него.

Ну-ну, нечего тут кулачищами размахивать… у других тоже руки есть!

Т у в и к е. Да, да, нечего размахивать. Если Нурк треплется, так и скажи!

Входит  С а у л у с.

Н у р к. Старшина-то наш как сияет, глядите… Как дела дома?

С а у л у с. Дома — чин чином. Парню два с половиной года… Сходится! Минута в минуту. Вылитый я. Даже несколько темных волосков на подбородке. И как громко орет! Что он, что я — не отличишь!