Петроград на переломе эпох. Город и его жители в годы революции и Гражданской войны

«Зачинайся, русский бред» – это начало неоконченного стихотворения А. Блока, созданного через несколько недель после переворота, не менее точно передает противоречивость революционных «чувствований» поэта, чем его знаменитые публичные декларации. Две фигуры вызывают у А. Блока сильнейшую аллергию – это «буржуй» и «интеллигент». Ненависть к ним – важный элемент формирования его «октябрьских» настроений. «Буржуй» прежде всего – символ пошлости и обыденности. Неприязнь к нему – это, пожалуй, у А. Блока вневременное чувство, но после 1917 года оно приобрело отчетливый политический оттенок. Революция для поэта – способ разрушения пошлости, охватившей, по его мысли, все: быт, культуру, политику, литературу. «Немцы продолжают идти. Барышня за стеной поет. Сволочь подпевает ей (мой родственник). Это – слабая тень, последний отголосок ликования буржуазии», – уже по этой дневниковой записи 21 февраля 1918 г.[897] видишь, какое отвращение вызывало у Блока все, что хоть издали напоминало о «буржуазном» порядке, и главное – как политизировались эти настроения. «Интеллигент» – одна из частиц мира пошлости по Блоку. Либеральное поведение для него лживо, это синоним трусости, ибо в нем многое не договаривается до конца, оно не целостно и не здорово, оно двусмысленно. Люди, разрушающие эту рутину, и метель, которая опрокинет старый, закосневший мир, вызывают у него нескрываемую симпатию. Он необычно подробно записывает разговор с С. Есениным 3 января 1918 г., ему явно созвучны слова последнего: «(Интеллигент) – как птица в клетке, к нему протягивается рука здоровая, жилистая (народ); он бьется, кричит от страха. А его возьмут и… выпустят»

[898].

В протестах интеллигентов против большевистских бесчинств он видит все тот же симптом двоедушия, которое, по его мнению, не позволяет замечать исторической правоты разрушения – обо всем этом он писал в статье «Интеллигенция и революция»[899]

. Вообще все «интеллигентское» вызывало у него уже острое чувство раздражения: мышление, стереотипы, групповые пристрастия, традиционные политические и идеологические ритуалы. Блок особо подмечает в поступках А. Луначарского «много верного и неинтеллигентского[900], (что особенно важно)»

[901]. И хрестоматийная дневниковая запись 14 января 1918 г. едва ли поэтому нуждается в комментариях: «„Интеллигенты“, люди, проповедовавшие революцию, „пророки революции“, оказались ее предателями. Трусы, натравливатели, прихлебатели буржуазной сволочи»[902]

.

Путь Блока к революции – это лишь один из путей, в чем-то необычный, возможно, своей откровенностью, сильно «индивидуализированный»; здесь к тому же одинаково проявились и народничество поэта, и его ницшеанство. «Октябрьские» симпатии интеллигенции – сложный психологический феномен. Они обнаружили и ее анархичность, и ее «народопоклонничество» и, как следствие последнего, – тягу к примитивизму и культурному «опрощению», к агитке. Требование дополнить изменение политических форм внутренним, «духовным» Октябрем, некоей третьей, «нравственной», революцией заметны везде: и в Передвижном театре П. Гайдебурова, и в работах А. Белого. Этим как бы подчеркивалась значимость «политического» Октября, подыскивалась адекватная ему этическая параллель. Революция, таким образом, не только одобрялась, но и была объектом интенсивного внутреннего переживания: аморфные представления тяготеющего к революции интеллигента переливались в отчетливые большевистские формулы.

Обратим внимание на «промежуточный» язык – тот, которым пользовался интеллигент, близкий по духу большевикам, но еще не полностью обращенный «в революцию». Это – язык этических формул и клише, зачастую туманных и «красивых», наподобие призыва В. Мейерхольда «отречься от старой России во имя искусства всего земного шара»[903]. Режиссер Александринского театра В. Мейерхольд использовал именно этот язык, готовя в конце 1917 – начале 1918 г. проект обращения к правительству от имени актеров: «Россия придет к победе, ибо страна эта не только мощна своим политическим разумом, но еще и тем, что она страна искусства. И когда искусство это хочет стать потоком, рвущимся с той же необъятной силой к той же цели, к великой вольности, последней вольности, – с какою рвется к победе новая трудовая коммуна, служители этого искусства вправе сказать: обратите на нас внимание, мы с вами»[904].