Петрусь Потупа

— Про что читать? — поднял он взгляд на парубка.

— Да про то же, хлопчик, что читал под дубом: как боролись Железняк и Гонта с панами, — произнёс Игнат и уселся напротив, вытянув по столу большие руки.

Понурясь, слушал он, как похищают паны Оксану, как её жених, батрак Ярёма, идёт в гайдамаки — мстить панам за свою невесту.

«Так Ивгу мою забрали», — думает парубок.

Притупленная временем старая боль вспыхнула с новой силой.

Пожар не гаснет, люди мрут,Томятся в тюрьмах, на чужбине…—

читал Петрусь.

И тянутся за нитью стиха думы Игната: «Эх, да разве у меня одного горе? Оно у всех, кто под панами!»

Гневными строками отвечает мыслям парубка «Кобзарь»:

Казачьи дети; а дивчата!..Земли украинской красаВ неволе вянет, как когда-то

Увяла мать… Уже косаСтыдом сечётся… Плачут очи,От горя слепнут; расковатьКазак сестру свою не хочет;Сам не стыдится изныватьВ ярме у ляха… Горе, горе!

«А разве теперь не так? — закипает Игнат. — Разве не берёт пан лучших дивчат наших на гибель? Не мордуют, не мучат людей? А люди? Молчат, гнутся, будто бы неживые. Забыли волю! Вот он и укор от кобзаря».

Ну, а внуки? Им нет дела —Панам жито сеют!Немало их, а кто же скажет,Где Гонты могила?Мученика праведногоГде похоронили?

— Нет, кобзарь, не только будут жито сеять — встанут за волю люди! — Барма ударил кулаком по столу и поднялся.

Он вышел из-за стола, взволнованно прошёлся по хате. От его мужественного, решительного лица веяло силой и гневом.

Петрусь, опустив книгу, широко открытыми глазами смотрел на парубка…

— Хватит на сегодня, Петрусь, — проникновенно сказал Игнат.

Он сел за стол, охватил голову руками и в глубокой задумчивости засмотрелся на вздрагивгающее пламя каганца.

— А я видел, как пан слугу бил, — под впечатлением прочитанного прервал молчание мальчик.

Отняв от лица руки, Барма медленно перевёл рассеянный взгляд на Петруся.

— Правда, дядя Игнат. Ещё видел, как пан змеяку большущую гладил палочкой.

И Петрусь рассказал, как ходил он слушать бандуру в овраг, как лазил в усадьбу за правдой, как стал пастухом.

Барма с любопытством смотрел на мальчика. Глаза его повеселели.

Когда Петрусь кончил рассказывать, Игнат, положив ему на плечо руку, сказал:

— Хороший ты хлопец, смелый. Были бы все такие!

Мальчик подумал, что пришло время узнать про всё тайное, что говорили о Барме люди. Собравшись с духом, он спросил:

— Дядя Ипнат, правда, что вы с хлопцами повесили объездчика?

От кого слышал? — остро взглянув на Петруся, спросил Барма.

— Люди так говорят, — оробев, ответил мальчик.

— Люди, — усмехнулся Игнат, — они — что сороки: трещат, не зная о чём. А ты не верь словам. Неправда всё это.

— Ой, правда, милый хлопчик, правда! — отозвалась с печи старая Христя. — Повесили, шибеники, повесили ката… — И, обращаясь к сыну, она сказала: — Заберут тебя панские собаки, Игнат. А куда мне, старой, деваться?

— Эх, молчите, мамо! — с досадой сказал Игнат. — И кто вас тянул говорить?

Петрусь понял, что Барме не хотелось, чтобы знали о его делах другие.

— Я никому не скажу, дядя Игнат. Не верите? Вот поклянусь!

Барма внимательно взглянул в лицо мальчику:

— Верю Тебе и без клятвы, Петрусь.

Он встал, взял со стола «Кобзарь», полистал его:

— Счастливый ты — грамоту знаешь!

Петрусь посмотрел на парубка, и внезапная мысль пришла ему на ум.

— Дядя Игнат, — вскричал он, — давайте я научу вас грамоте!

Барма нерешительно покачал головой:

— Не осилю, хлопче.

— Осилите, дядя Игнат! Вот смотрите! Эта, с дрючочком, — буки, а вот что пониже, похожа на косу, — глаголь.

Увлечённый порывом мальчика, Барма подсел к столу. Через минуту он водил огромным мозолистым пальцем по страницам «Кобзаря».

— Аз, буки, веди… — покорно повторял он вслед за мальчиком.

Так началась их дружба.

10

УЛЬЯНКА

В доме богатого хуторянина Барташа жила круглая сирота Ульянка. С утра до позднего вечера мелькали по усадьбе её острые плечики.

— Ульянка, пригони гусей!.. Ульянка, выпусти свинью!.. Покачай ребёнка! — покрикивают Барташиха, её муж, многочисленные домочадцы.

И Ульянка, как заведённый волчок, вертится весь день, всем угождая, от всех получая тумаки и подзатыльники.

Давно улеглись хозяева, а Ульянка всё копошится, пока не свалит её тяжёлый сон на полу в сенцах, в хлеву на соломе — где застанет. Но и в сновидениях не было девочке покоя. То гуси, злобно шипя, вытягивают длинные шеи к её пяткам, то, открыв зубатые пасти, хрюкают на неё свиньи, то зыбка с ребёнком бесконечно порхает у неё перед глазами. Настанет утро— и её тоненькие ножки, не успевшие отдохнуть за короткие часы сна, опять мелькают по усадьбе Барташа.

В один из таких дней девочку остановил хозяин: