Пять портретов (Повести о русских композиторах)

«Князь Игорь» — главный сон, но разве не снились Бородину и другие его замыслы? Да и сном нельзя назвать эту приятную полудремоту, в которой рождается бесконечная смена звуков. Как на лицах, которые он видит в этом полусне, меняются черты, глаза, выражение, так в пределах одной тональности меняются гармонии, напевы, ритмы. И тональности зыбки. Но всё рождается и движется так легко и закономерно, что нельзя вмешаться, ничего нельзя менять. Так было и с финалом Первой симфонии, и с романсами. «Песня тёмного леса», его мрачная дума возникала вот так же неотвратимо и влекла его за собой, как и дремучие, редкие, гулкие аккорды в «Спящей княжне»[39]. Они, как мрачные колдуны, стерегли сон княжны, а сама мелодия была тоже медлительной, дремучей и прерывалась вздохами: «Спит… Спит…» Словно кто-то нашёптывал ему эти прерывистые звуки.

А похоронные басы, точно могильные плиты в другом его романсе? Эти смертные ступени — восходящие звуки в фортепьяно, продолжающие мелодию затихшего голоса…

Но там, увы, где неба сводыСияют в блеске голубом,Где под скалами дремлют воды,Заснула ты последним сном.

Но всё это уже завершено, а теперь надо думать о будущем. И он видит перед собой стены Путивля, и дикую степь, и половецкий стан.

Сюжет «Игоря» отыскал Стасов: он знал, что нужно. Как только заговорил о старинном походе Игоря с дружиной, Бородин воскликнул:

— Вот это мне по душе!

Либретто Бородин писал сам. И начал с арии Ярославны, тоскующей подруги Игоря. Катя увидала здесь свой портрет, конечно идеализированный, без её недостатков. Но сюжета она не одобрила:

— Отчего это вы все — и Мусоргский, и Корсаков, и ты сам — уходите в исторические дебри? «Псковитянка», «Борис Годунов», «Царская невеста»![40] А теперь ещё «Игорь» — вот старина! Неужели вокруг нет ничего интересного?

Это он слыхал и от других.

— Как вы отстали от писателей! — не унималась Катя. — Хорош был бы Тургенев, если бы отвернулся от современности!

— Что же прикажешь взять? — защищался Бородин. — «Накануне»? Или, может быть, «Что делать?»? Сочинять дуэт Лопухова с матерью Веры Павловны? Или ариозо Рахметова… когда он на голых досках лежит?

— Напрасно ты иронизируешь. Тебе это должно быть особенно близко.

Катя не раз сравнивала Бородина с героями Чернышевского: «Доктор Кирсанов ну прямо с тебя писан!»

— Совсем это мне не близко. То есть в музыке.

— Но почему же? Почему?

— Этого я не могу объяснить. Не влечёт, и всё.

— Не понимаю. Не могу понять.

Она понимала, но это противоречило всему её воспитанию.

— Если с тобой согласиться, Катюша, то Глинка должен был непременно написать оперу о декабристах: «Княгиню Волконскую», например.

Катя молчала. Глинку нельзя осуждать. Глинке позволено.

— Однако он этого не сделал, как тебе известно. Выбрал историю, потом сказку… А в обеих операх — ты не станешь отрицать, — героика.

— И в наше время героики достаточно, — сказала Катя.

Но больше не спорила.

Другой разговор был с молодым историком. Бородин показал ему либретто «Князя Игоря».

— Отличная канва для музыки, — сказал историк, прочитав либретто. — И текст превосходный. Могу предсказать успех. Но… драматизма подлинного нет. Слишком уж всё примиряюще. И — неправдоподобно.

— То есть?

— Да вот пример — отдалённый — Тарас Бульба у Гоголя убивает родного сына за то, что тот полюбил польскую панну во время войны с поляками…

— Не за то, а за измену товариществу, родине.

— Такая любовь во время войны уже есть измена родине. Во всяком случае, может привести к измене. И — привела. Вот и драма. А у вас сын русского князя, воин, участвующий в походе, заводит роман с дочерью половецкого хана. И остаётся прав. «О моя ла-а-да!» И сам хан у вас такой благородный, милостивый к своему врагу. А ведь жестокость и коварство этих завоевателей были беспримерны.

— Опера не хроника и не учебник истории.

— Вы правы. Поэты и живописцы часто с историей не в ладу. Вспомните Шиллера… Что же с композиторов требовать? Может, так и надо.

— Мы историю изучаем…

— И Владимир у вас Галицкий — личность сама по себе омерзительная — даже в сценарии не лишён некоторого изящества… А в музыке — воображаю, что будет!

— Я его приукрашивать не стану. Он циник, и поэтому…

— Уж вы сочините! Нет, музыка с историей не в ладу.

На это можно было возразить, что и сама история не такая уж непогрешимая наука. Недаром одна школа сменяет другую… Но замечания задели Бородина. В самом деле, в либретто мало действия, конфликтов нет. Он охладел к «Игорю», и работа остановилась.