Пиковая Дама – Червонный Валет

Голядкин повернул рогатый вензелек самовара. Кипяток зафырчал сноровистой струйкой, и Николай Матвеевич точно узрел в золотой черноте напитка чаинки своего прошлого. Свою забытую юнкерскую юность. «Тогда было все просто и ясно – в ротах учили: “Солдат есть слуга царя и Отечества, защитник их от врагов внешних и внутренних”[122]. На вопрос же о том, кто есть враг внутренний, отвечали четко и просто: “Это – воры, мздоимцы, мошенники, убийцы, шпионы, бунтари и вообще все, кто идет против государя и внутреннего порядка в стране”». Жандармерия – это орган политической полиции. На офицеров ее корпуса было возложено производство дознаний по делам о государственных преступлениях, на правах следователей под наблюдением прокуратуры, согласно новым судебным уставам. По мысли Его Величества Александра II лучшие фамилии и приближенные к престолу лица должны были стоять во главе сего учреждения и содействовать искоренению зла.

«Да, мы все прекрасно были осведомлены, что главную борьбу с этим злом ведут именно жандармы, и это не могло нам не нравиться, – прихлебывая из чашки, заключил Николай Матвеевич, – так как это была та же защита нашей родины, та же война, только внутренняя».

Тем не менее вся служба жандармерии была окутана какой-то дымкой таинственности. «Сами жандармские офицеры своею повышенной сдержанностью и какой-то особой корректностью заостряли это впечатление и заставляли смотреть на них с некоторой осторожностью. И, право, в них не было офицерской простоты обычной полиции, они не были нараспашку и даже внушали чопорной замкнутостью и значением к себе непонятный страх. Почему и отчего – это было неясно и труднообъяснимо»[123]

.

В полку, где прежде выпала судьба служить Голядкину, на корпус жандармерии смотрели даже очень хорошо. Несколько офицеров уже служили там, занимали солидные должности и были, что греха таить, предметом общей зависти.

Сам лично Николай Матвеевич в жандармах ничего дурного не зрил. Еще с отрочества он помнил: жандармы были хорошо приняты его родными и, случалось, бывали в гостях у ныне покойного отца. Ему припомнилось, что даже в женихах у одной из его сестер одно время числился жандармский поручик…

Да и сама матушка нет-нет да и напутствовала: «Не худо было бы, Николенька, примерить тебе мундир артиллериста, а то и жандарма… Дело почетное, нужное для общества». Сестры – так те вообще открыто и прямо убеждали братца идти в жандармерию. Воспитанные в саратовской провинциальной глуши, далекие от всякой политики, они были чужды обычных интеллигентских предрассудков против синего мундира и смотрели на жандармского офицера предметно-конкретно и просто: «Офицер, служба серьезная, бывает ли важнее? Жалованье хорошее и форма заглядение – с белыми как снег аксельбантами, чего еще нужно для девичьего сердца? А что жандармов ругают – так за глаза и государя чехвостят»[124]

.

Все эти нехитрые слагаемые создали у Голядкина живое желание поступить в корпус жандармов, который находился в Вильне. А посему, почитывая учебную литературу для военно-юридической академии, он в то же время не упускал из виду, как бы найти протекцию для перевода в корпус.

Однако многие в обществе, особенно в столицах, не жаловали жандармов, службу их откровенно бранили и за закрытыми дверями говорили о них, что все они доносчики и нынешние опричники. Это неприязненное отношение к жандармам Николай Матвеевич встретил тогда же в семье одного почтенного сановника, на дочери которого, Лизоньке, он хотел жениться. Русский человек, сын генерала, герой двенадцатого года, его будущий тесть и слышать не хотел, чтобы зять стал жандармом. Он предлагал им с дочерью материальную помощь, а также выражал желание хлопотать по устройству Голядкина куда-нибудь на гражданскую службу, которая обеспечивала бы его лучше, чем полк, лишь бы он не шел в жандармы. Жених упорствовал, рьяно доказывая будущему тестю, что служба корпуса жандармов идейная и полезная для государства. Не имея ничего возразить по существу, отец Лизы все-таки был непреклонен. Каждый из споривших остался при своем мнении. Голядкина не покидало намерение поступить в корпус, и только условие невесты заставило пойти на компромисс с ее papа́ и со своей совестью. Что ж, так уж случается, что разношенные, как домашние туфли, удобные, не беспокоящие мысли в конце концов берут верх и оказываются предпочтительнее для жизни.