Милославские всея Руси
Пётр и его мать были потрясены смертью родных, ужасами резни, которая совершалась на их глазах, и оскорблениями, которые получали они от грубых стрельцов. Около них не осталось ни одного помощника и советника: все их сторонники были истреблены, а уцелевшие попрятались. У Милославских, таким образом, исчезли их политические противники. Хозяевами дел становились теперь они, Милославские; представительницей власти стала Софья, потому что Наталья Кирилловна удалилась от дел. В те дни её грозили даже «выгнать из дворца».
В конце концов царевич Иван склонил стрельцов своими просьбами и добился, чтобы вдовствующей царице Наталье Кирилловне разрешили остаться при сыне своём Петре Первом; раньше они намерены были заточить её в монастырь.
Вступление во власть со стороны Милославских выразилось тотчас же после бунта тем, что места, занятые прежде в высшей московской администрации людьми, близкими к Нарышкиным, ещё до окончания бунта перешли к сторонникам Софьи.
С тех пор московский Кремль Петру опротивел и был осуждён на участь заброшенной барской усадьбы со своими древностями, запутанными дворцовыми хоромами и доживавшими в них свой век царевнами, тетками и сёстрами, двумя Михайловными и семью Алексеевными и с сотнями их певчих, крестовых дьяков и «всяких верховых чинов».
События, пережитые Петром в детстве и юности во время борьбы с сестрой, центром коих явился государственный центр Москва, могли только создать в душе победителя антипатию к этому крамольному городу. Действительно, в его древнем Кремле нельзя было считать себя в полной безопасности; это в своё время остро почувствовал Иван Грозный, когда оставил кремлёвские стены и засел в Александровской Слободе за её стенами, примыкавшими к дремучему лесу, а не к дышащему изменой и мятежом громадному городу. Пётр в большей мере, чем Грозный, мог чувствовать себя неловко в Кремле, в котором он избегал жить. Но после бегства к Троице не мог он быть спокойным и в Преображенском, обильно политом кровью его врагов. А потому, как только его оружие доставило ему финское побережье со вновь строившимся там, по его собственной инициативе и плану, городком Петербургом, то он не преминул сейчас же перенести туда свою резиденцию, без сожаления заменив старый государственный центр в точном смысла этого слова, город, лежащий именно в средине народного организма, новым, условным центром – сбоку этого организма, почти оторванным от него, но примыкающим к морскому простору, куда открывался всякий выход. И к этому условному государственному центру Пётр не усумнился притянуть всю великую, раскинувшуюся на многие тысячи вёрст на Восток, страну… Своим гениальным взором окинув эту страну из края в край, он понял, что она не откажется признать новый центр, – и Пётр вполне проникся новыми ассоциациями идей, связанными с перенесением столицы к Балтике.
Пётр I спросил у шута Балакирева о народной молве на счёт новой столицы С.-Петербурга.
– Царь, государь! отвечал Балакирев, народ говорит: с одной стороны море, с другой – горе, с третьей мох, а с четвёртой – ох!
Пётр, распалясь гневом, закричал: «ложись»! и несколько раз ударил его дубиною, приговаривая сказанныя им слова.
Пётр так был потрясён «майскими днями» 1682 г., что от испуга у него явились и остались на всю жизнь конвульсивные движения головы и лица.